– Да, я еще собиралась тебя отругать! В письме ты вспоминала, как мы наводили у меня порядок и как ты при этом уработалась, сколько бумаг просмотрела, складывая их в нужном порядке, такая ты педантичная да аккуратная, а я только и знаю, что опять захламляю дом…

– Ничего подобного! Я там писала, что ты больше меня уработалась, я еще беспокоилась о твоем здоровье.

– Как бы не так! – упрямо стояла на своем Алиция. Сварливая она какая-то стала, может, из-за негодяя Падальского? – Нигде не было написано, что я работала больше. А после твоей уборки такой порядок в моем доме установился, какого никогда до сих пор не было…

– Ну и что? Разве плохо?

– Для меня хорошо, но твой Паразит был очень недоволен.

Я была оскорблена до глубины души.

– Падальского не устраивал наведенный в твоем доме порядок? А какое ему дело до порядка в твоем доме?

– Я бы тоже хотела знать. Вел он себя очень подозрительно. Начал с расспросов о твоей идиотской красной лампе, но явно не слушал, когда я ему говорила, что такого паскудства в моем доме никогда не было, все расспрашивал, куда я ее задевала, сам кидался искать и при этом ворчал, что, мол, вот, навели порядок, теперь ничего не найдешь, без спросу носился по всему дому, заглядывал во все углы. Я с трудом сдерживалась и проклинала тебя, ведь он твой знакомый. Немного успокоилась лишь когда он укололся о кактус.

Я тут же развернулась лицом к окну, на котором стояли эти милые растения.

– О какой именно?

– Да не здесь, – одернула меня Алиция, – в телевизионной комнате.

– Можно посмотреть?

Не дожидаясь разрешения хозяйки, я сорвалась со стула и бросилась в телевизионную комнату.

Название комната получила с тех пор, как в ней был установлен телевизор. Раз и навсегда. До этого она называлась последней комнатой, неизвестно почему, ибо вовсе не была последней. За ней находилась еще огромная мастерская Торкиля, покойного мужа Алиции. А «последней» стала называться вторая гостиная, расположенная в конце коридора. И правильно назвали, из этой комнаты уже никуда больше нельзя было пройти.

С трудом пробившись через нагромождения каких-то вещей, я проникла в телевизионную комнату. От остальных помещений в доме она ничем, кроме телевизора, не отличалась. Среди многочисленных аспарагусов и драцен здесь находился только один кактус, зато громадный. Стоял он на подоконнике в самом углу, за диваном.

Вид этого кактуса доставил мне огромное удовольствие, поскольку он был из тех кактусов, крохотные колючки которых при малейшем прикосновении впивались в человека, проникали глубоко под кожу и уже ни за какие сокровища мира не желали вылезать. Наверняка Падальский до сих пор их выколупывает.

– Каким чудом он вообще добрался до этого кактуса? – снова усаживаясь за стол, искренне недоумевала я. – Разбирал все эти препятствия или лез прямо по ящикам и коробкам? К дивану так просто не пробиться.

Алиция тем временем, попивая кофе, углубилась в чтение журнала, который я извлекла из-под себя. Мне рассеянно ответила:

– Не знаю. Это твой журнал?

– Нет, твой. Я интересуюсь не из простого любопытства, так что будь добра поясни, как же он пробился к кактусу и вообще какого черта туда полез?

– Лампу искал. Красную. Может, думал, что она под диваном лежит. Это я так считаю, а что он на самом деле думал – холера знает. Как пробирался? Кажется, раздвигал кресла, отставлял картонные коробки и при этом сплющил ту, в которой у меня хранятся луковички. Да еще сбросил со стола выглаженные наволочки и коробочки с семенами растений, они у меня были разобраны. Пришлось потом собирать семена с полу, конечно, все перемешалось. А почему ты думаешь, что журнал мой? Не было у меня такого.