|
От такой пустяковой жертвы и на идею мою падает какой-то нездоровый свет. А вот будь я устроен, да красив, да любим – кое-кого эта жертва заставила бы задуматься. Много на земле еще большой черной работы, целые горы навалены, а берутся за нее только такие, как я, неудачники-одиночки. Остальным всё свершений хочется Я по одноклассникам своим сужу: кто меха из природного газа делать подался, кто нейтрино ловить, кто искать кимберлитовые трубки. А работу черную все стороной обходят, только после личного краха на нее идут – без особого, конечно, воодушевления.
– Молодой ты еще, – пробормотал Степан Васильевич, подумав. – Сам с собой споришь, сам себя и оспариваешь. Я устроенных в жизни много видал. Неохотно они жизнью своей жертвуют. Обижаются очень при этом. „С какой, – говорят, – стати? А почему, – говорят, – обязательно мы? Да и вообще, должен ли кто-нибудь? А если должен, то кому именно?“ Вот такие рассуждения в ход идут, брат мой Коля. – Сказанное ко мне не относится, – запальчиво сказал Николай Николаевич и лег. – Ох, красиво поёшь. – проворчал кот. Тут в горле у него захрипело, он вспыхнул зелеными глазами – и умолк. – Ты что, Степан Васильевич, поперхнулся? – спросил Николай Николаевич, привстав. Кот не ответил. Он долго возился в углу дивана, пристраиваясь, и вздыхал. Не дождавшись ответа, Николай Николаевич прошлепал босиком к выключателю и погасил свет.
10
Проснулся библиотекарь оттого, что над его ухом мяукнули. На службу было ему к одиннадцати, часы показывали десять. – Брысь! – пробурчал он спросонок, когда над лицом его склонилась кошачья морда с пышными генеральскими бакенбардами. Степан Васильевич не обиделся. – Брысь так брысь, – добродушно сказал он, – этим нас удивить невозможно. И не такое слыхивали. Я спросить хотел: может, тебе пора? Мы вчера не сговорились, когда вставать. – Пора, Степан Васильевич, – с чувством отозвался библиотекарь. Он уже забыл, когда о нем в последний раз заботились. – Остеречь тебя хочу, – сказал кот, когда Николай Николаевич, прыгая на одной ноге, стал натягивать брюки. – Ты не говорил бы никому, что я у тебя живу. – Что так? – огорчился Николай Николаевич. Никому особенно, но напарнице своей Анечке он как раз собирался намекнуть о коте. Человек она была безобидный и должна была Стёпе понравиться. – Да уж так, – скучным голосом ответил кот и тяжело вспрыгнул на свой диван. – В цирк меня заберут, вот и вся недолга. Очень во мне нуждаются в цирке. Видел я там одного говорящего кота. Прохиндей, каких мало. „Папа“ говорит, „мама“… Ну я ему показал „маму“. Навсегда дара речи лишился. – Ты и драться умеешь? – Драться – это зачем, – степенно ответил кот и лег животом на подушку. – Указал я ему, как надо вести себя, раз животное. Молодой еще, непонятливый. – А сам-то в цирке выступал? – Было, – нехотя сказал кот. – Даром нигде не кормят. – Ну, это ты зря, – недовольно возразил Николай Николаевич. Он всё принимал как личный намек. – Зря не зря – там видно будет, – уклончиво сказал Степан Васильевич. – Что же ты делал на арене цирка? – спросил Николай Николаевич, желая уйти от неприятной темы. – Фокусы различные показывал, – промолвил кот и отвернулся. – До пяти считал… Грехи наши тяжкие. – Ну и как, срывал аплодисменты? Кот ничего не ответил. |
