И Николай Николаевич на время затих. Конечно, это был только тактический прием: надо было убедить Калерию, что он устал, сдался, опустил руки.

Николай Николаевич прекрасно понимал, что за каждым его шагом следят, каждую его оплошность берут на заметку, а оплошности он не мог не совершать, потому что был добр и доверчив. При нем в зал спокойно проносились портфели (мысль, что доверие будет использовано во вред книге, казалась Николаю Николаевичу дикой), однажды даже была совершена подмена, после которой Калерия Ивановна стала относиться к Николаю Николаевичу много добрее. Теперь он был у нее в руках – и потому не опасен.

Чтобы прощупать настроения, Калерия Ивановна часто стала подсаживаться к Николаю Николаевичу за контрольный стол и заводить общие теоретические беседы. Николай Николаевич понимал, что его провоцируют, но сделать с собой ничего не мог: сердце его рвалось к борьбе. Забыв об осторожности, он входил в азарт и начинал спорить.

Он бил на моральную сторону, которая казалась ему особенно неуязвимой: всё для человека, всё во имя его – раз; инициатива и самостоятельность масс (в свете последних решений) – два.

Калерия же Ивановна крыла цифрой: за месяц существования открытого доступа в его чистом варианте пропало одиннадцать книг, из двадцати пяти вырваны страницы, на двадцати появились „ненужные надписи“.

Николай Николаевич вновь упирал на воспитательный аспект:

– Вера в человека облагораживает его.

Калерия Ивановна возражала:

– Вера без контроля – попустительство низменным инстинктам.

Николай Николаевич обвинял ее в использовании западнических, буржуазных методов ведения дискуссии:

– Мы не против контроля, мы и за контроль тоже.

Калерия Ивановна отвечала:

– Контроль – это увеличение штатов, нам втроем не уследить.

Николай Николаевич предлагал:

– Сломать перегородки, переставить стеллажи, чтобы всё пространство просматривалось из-за контрольного стола. Сквозняк будет – ничего, перетерпим.

Калерия Ивановна возражала:

– Кто даст деньги на этот сквозняк?

Николай Николаевич обвинял:

– Вы рутинерша.

Калерия Ивановна утверждала:

– А вы прожектер.

Николай Николаевич:

– А как же у других?

– Калерия Ивановна:

– Не знаю. Скорее всего так же, как и у нас.

Николай Николаевич:

– Не верю.

Калерия Ивановна:

– Плохо знаете жизнь.

8

И тут (как раз вчера имел место их очередной титанический спор) сама судьба пришла Николаю Николаевичу на помощь: он услышал милые шаги за спиной и милый голос, произнесший:

– Мне что-нибудь Уайльда, если можно…

От этого голоса Николай Николаевич втянул голову в плечи, захлопнул рот ладонью и, нахохлясь, притих. Даже глаза его остановились: это была она, его дивная фея.

По виду старшеклассница, но ходит не в форме. А может быть, и студентка. Красива ли? Да разве ему об этом судить? Темно-синее узкое платье на ней, всегда одно и то же, немного коротковатое, по мнению Николая Николаевича. Никаких украшений, только белый капроновый шарфик на шее. Берет обычно „Юность“, учебник же приносит с собой. Вообще-то это не разрешается, но Николай Николаевич, когда он на контроле, смотрит сквозь пальцы.

Как только фея появляется, взгляд Николая Николаевича стекленеет, щеки покрываются красно-белыми пятнами, руки начинают дрожать.

Калерия Ивановна давно уже это заметила (заведующие вообще очень наблюдательны), но пока что молчит.