— Вижу, ты времени даром не теряла, Фелка, — сказал он.

— Думаю, не только я, — отозвалась Фелка. — Рапорт уже пришел. Что там за история с пленником?

Клавейн разогнал еще одну плавучую группу деревянных фигурок и обогнул выступающую углом балку. Протиснувшись в соединительное отверстие, он оказался в маленькой камере без окон, освещенной только фонарями, которые бросали розовые и изумрудные блики поверх охряных и желтовато-коричневых пятен, покрывающих стены. Одну от пола до потолка покрывали бесчисленные человеческие лица, вырезанные прямо в стене — их черты были слегка утрированы. Те, что располагались на периферии, похоже, еще находились в процессе доработки и напоминали маски горгулий, вытравленные кислотой. В воздухе витал резкий смолистый запах обрабатываемой древесины.

— Не думаю, что от этого типа будет много толку, — проговорил Клавейн. — Его до сих пор не идентифицировали. Похоже, представитель криминального мира. Мы протралили его и вытащили кое-что из недавних воспоминаний, очень ясных. Наш пленник убивал людей. Не стану углубляться в подробности, но он очень изобретателен, надо отдать ему должное. Напрасно говорят, что свиньи лишены воображения.

— А разве они его имеют? Но есть и другое дело. Я слышала, ты спас женщину?

— О! Забавно. Как быстро распространяются слухи…

Клавейн осекся. Он сам сказал детям про Антуанетту Бакс.

— Она удивилась?

— Понятия не имею. А что, должна была?

Фелка фыркнула. Она плавала в середине комнаты, похожая на раздувшуюся планету в окружении аккуратных деревянных лун. Сейчас на ней была мешковатая рабочая одежда коричневого цвета. Не меньше дюжины незаконченных поделок болтались вокруг ее талии, на нейлоновых лесках. На других лесках висели инструменты для резьбы по дереву — от примитивных сверл и напильников до лазеров и миниатюрных роботов, способных проделывать в древесине извилистые ходы.

— Думаю, она ожидала, что ее убьют. Или, в крайнем случае, заставят Присоединиться.

— Кажется, тебя расстроил тот факт, что нас боятся и ненавидят.

— Это наводит на размышления.

Фелка вздохнула, словно они уже сто раз обсуждали эту тему.

— Как долго мы знаем друг друга, Клавейн?

— Полагаю, дольше, чем кто бы то ни было.

— Да. И большую часть этого времени ты был солдатом. Хотя и не всегда воевал. В душе ты всегда остаешься солдатом.

Фелка подтянула за леску одну из своих поделок и одним глазом посмотрела на Клавейна сквозь деревянное кружево. Он покачал головой.

— Возможно, ты права.

Фелка прикусила нижнюю губу и, уцепившись за более толстую леску, поплыла к стене. Инструменты и поделки, висящие у нее на поясе, плыли за ней, точно суетливая свита, со стуком сталкиваясь друг с другом.

Она занялась приготовлением чая для Клавейна.

— Тебе не понадобилось трогать мое лицо, когда я вошел, — заметил Клавейн. — Это можно считать хорошим знаком?

— В каком смысле?

— Я подумал, что ты начинаешь делать успехи. Ты начинаешь лучше различать лица.

— Нет. Ты разве не заметил стену лиц, когда вошел?

— Наверное, ты закончила их недавно.

— Когда приходит кто-то, и я не уверена, что его знаю, я ощупываю его лицо кончиками пальцев, изучаю. Потом сравниваю свои ощущения с лицами на стенах, пока не нахожу подходящее. Тогда я могу без запинки назвать имя. Конечно, мне приходится добавлять новые лица… Для одних нужно меньше деталей, для других — больше.