Клавейн точно знал, сколько их. Сто семнадцать. Сто семнадцать человек вернулись из Глубокого космоса на корабле Галианы, и ни у одного не было надежды на спасение. Многие останки оказались настолько изуродованы, что разделить их удалось лишь с помощью генетической идентификации. Но, тем не менее, в каком бы состоянии ни находился погибший, после опознания его помещали в отдельный саркофаг.

Он шел между рядами, гулко стуча подошвами ботинок по рифленому полу. Саркофаги издавали тихое гудение. Они по-прежнему работали — просто потому, что мертвым лучше было оставаться замороженными. Непохоже, что в останках затаились Волки. По крайней мере, признаков их активности не наблюдалось — разумеется, за исключением одного саркофага. Однако кто гарантирует, что отдельные паразиты не прячутся где-то, до сих пор не обнаруженные? Тела можно было кремировать, но тогда исключалась всякая возможность узнать хоть что-нибудь о Волках. Материнское Гнездо, как всегда, проявляло осмотрительность.

Клавейн приблизился к криогенному склепу, где лежала Галиана — он стоял отдельно от остальных, на возвышающемся пьедестале с наклонной плоскостью. Ржавчина, разъевшая металл, напоминала замысловатые арабески, вырезанные в камне. Клавейну представилась сказочная королева — отважная, горячо любимая своими подданными, которая защищала их до конца, а теперь спит мертвым сном, окруженная верными рыцарями, советниками и фрейлинами. Крышка саркофага была полупрозрачной, и черты Галианы проступали под ней неясным силуэтом — Клавейн мог разглядеть ее еще до того, как подошел вплотную. Весь ее вид говорил о том, что она достойно приняла свою судьбу. Руки сложены на груди, подбородок приподнят — его благородные очертания выдавали сильный характер. Лоб не омрачала ни одна морщинка беспокойства: казалось, Галиана просто спит. Длинные волосы, угольно-черные с серебряными прядями, волнами обрамляли лицо, кожу усеивали миллиарды мерцающих кристалликов льда, переливаясь от голубого и розового до бледно-зеленого, стоило поглядеть чуть иначе. Даже в смерти Галиана сохраняла изысканную, утонченную красоту — даже если сейчас это была красота статуи, вырезанной из сахарной глыбы.

Клавейну хотелось рыдать.

Он коснулся холодной крышки, и пальцы скользнули по поверхности, оставляя четыре едва заметных полоски. Он тысячу раз представлял себе слова, которые скажет ей, если она когда-нибудь вырвется из хватки Волка. С момента возвращения Галиану «отогревали» лишь однажды. Но это не значит, что ее не оживят снова, спустя годы или века. Интересно, думал Клавейн, вспомнит ли она его? Вспомнит ли о том, чем он делился с ней? Вспомнит ли Фелку, которая фактически была ей дочерью?

Какой смысл думать об этом? Клавейн знал, что уже никогда с ней не заговорит.

— Я решился, — произнес он, выдыхая в неподвижный воздух облако пара. — Не уверен, что ты это одобришь. Ты же всегда была против существования чего-то подобного Закрытому Совету. Говорят, этого потребовала война. Так же, как необходимость соблюдать оперативную секретность заставила разделить наши сознания. Но Совет существовал еще до того, как началась война. У нас всегда были секреты, даже от самих себя.

Его пальцы совсем замерзли.

— Я делаю это. Просто подозреваю, что должно произойти нечто ужасное. Если это можно предотвратить, я сделаю все, что смогу. Если нельзя — сделаю все возможное, чтобы Материнское Гнездо вышло из этой катастрофы с минимальными потерями, что бы там не ожидалось. Но я почти ничего не смогу сделать, пока не войду в Совет. Мне никогда не было так трудно идти к победе, Галиана. Мне кажется, на моем месте ты бы чувствовала то же самое. Ты всегда с подозрением относилась к вещам, которые казались слишком простыми, потому что за этой простотой могло что-то скрываться. Мне ли о том не знать.