Ничего. Представится момент. Рано или поздно представится. В бою главное — дождаться своего мгновения. Когда ни раньше, ни позже. Когда в самый раз...

— Ей, вы! Смотрите не перестарайтесь! Не убейте его! — забеспокоившись, напомнил Носатый.

Его подручные на мгновенье остановили занесенные для удара руки и ноги. И наклонились к бездыханному телу. Тем дав капитану передышку.

— Может, точно, убили?

Один наклонился к самому лицу. Ну, значит, с него и следовало начинать. Как с самого неосторожного.

— Ну что, дышит?

— Вроде да...

Капитан резко поднял голову и вцепился врагу зубами в подбородок. Со всей силы вцепился. Так, что не оторвать. Он чувствовал заполняющую рот чужую кровь и чувствовал, как зубы скрежещут по кости.

Укушенный враг дико закричал и рванулся вверх, увлекая за собой капитана и ослабивших хватку, растерявшихся от неожиданного и жесткого нападения врагов.

— Стоять! — что есть сил заорал капитан, памятуя, что в рукопашке надо брать врага за глотку.

Мгновенным рывком вырвал правую руку из на мгновение ослабевшей чужой хватки и без замаха, лишь бы наделать побольше шума, ударил в чью-то челюсть. И ногой в чей-то пах. Враги отхлынули. И вновь приблизились.

Капитан получал жестокие удары, но шел, лез вперед. Его сбивали с ног, но он, стоя на коленях, рыча и разбрызгивая по полу кровь, вновь подымался и вновь, принимая несколько чужих ударов, отвечал одним своим. Но гораздо более опасным. Потому что расчетливым.

Капитан бился отчаянно, без оглядки на смерть, так, как его учили. Уголовники не были способны на такую драку и потому были слабее.

Еще несколько разящих ударов, и дикий крик:

— Гады-ы-ы!

Враги, спасая каждый свою шкуру, отхлынули в стороны. Капитан выпрямился в рост, стер с лица кровь и, выплюнув выбитые зубы, сказал:

— Ну что, падлы, кто еще хочет? Кто умереть хочет? Никто из стоящих напротив него врагов не шелохнулся.

Не привыкли они к такому. Привыкли к униженным ползаньям по полу и мольбам о пощаде.

— Ша! Хватит бузить! — тихо, но так, что все услышали, сказал Носатый. И, повернувшись к капитану, добавил: — Ладно, лежи. Больше тебя не тронут. Ты мне нравишься.

Жильцы камеры, утираясь и кидая злобные взгляды, разошлись по своим местам. Капитан остался лежать на том месте, которое завоевал.

— Ну ты чего? — насели на Носатого несколько его битых приближенных. — Ты чего ему поблажку дал? Он же нас гад...

— Это не я поблажку. Это вы. Гуртом справиться с одним фраером не смогли.

— Да мы... Мы его...

— Не сейчас, — тихо сказал Носатый. — Ночью.

— Ну тогда все! Я его в бараний рог сверну!

— Не свернешь.

— Почему?

— Потому что мы его не мочалить будем. Мы его мочить будем!

— Ты же говорил, надо только пугать.

— Такого не испугать. Такого кончать надо!

— А как же...

— Перебьются. Не все ментам масленица. Загремел засов. Дверь открылась.

— Ну, что за шум? — спросил надзиратель.

— Меня здесь били, — громко сказал капитан, сглатывая и сплевывая кровь.

— Кто бил?

— Все. Я прошу перевести меня в другую камеру.

— Врет! Он споткнулся и упал. Лицом на шконку. Мы все видели, — загалдели в камере сразу десятки голосов.

— Осторожней надо быть. Не дома, — сказал надзиратель и захлопнул дверь.

— Так ты еще стукачок, — тихо сказал кто-то.