Не дошла сестра до конца села,

Кричит братец — вернись, сестра!..

Потом донесся стук множества копыт, словно на него шла конница. Разом всхлопнули крепкие птичьи крылья, и вороний грай ударил в уши. Андрей закричал, чуть приподнялся, взмахнул рукой. Однако лошади промчались мимо.

Он встал на колени. Жгучая боль охватила помертвевшую половину лица, и с нею же будто просветлел мозг. Воронье умолкло, наверное, расселось на земле…

Нет, нет, не грозой его ударило на сей раз! Чем же тогда?!

И вдруг все отчетливо вспомнилось: от момента, как схлестнулись в штыковой две цепи, и до той минуты, когда он побежал к взятой в кольцо коннице противника.

Первая мысль была невыносимо обидной: прорвались, а раненых оставили умирать под солнцем. Торопились скорее уйти за железную дорогу, поджимали казаки из степи. И все равно слишком жестоко, ибо в любой ситуации вынести раненого — святой долг на войне. Убитых и тех вытаскивают под обстрелом и потом хоронят, не отдавая на съеденье зверью и птицам, во власть тлену…

А тут — раненого бросили. Да что же это за война такая? Он пополз на коленях в другую сторону, продираясь сквозь нетоптаную траву, и наткнулся на чьи-то разбросанные ноги в обмотках, сползших к самым ботинкам. Птицы снова захлопали крыльями, и в тот же миг Андрей услышал крутой, забористый мат. Человек ругался совсем рядом, и, видимо, это он спугнул стаю воронья.

Андрей закричал и хотел подняться на ноги, однако что-то упругое и жесткое задело по лицу, опахнув горячим воздухом.

«Ворон, — мгновением позже подумал он. — И вороны ослепли…»

— Еще один! — послышался рядом радостный возглас.

Чьи-то сильные руки взяли его под мышки; Андрей ощутил чужое дыхание.

— Глаза… — проговорил он. — Не вижу.

— Глаза вроде целые, — сказал человек. — Лоб и щеку расхватило.

— Ты кто? — спросил Андрей.

— Ковшов я, из второй роты был, — ворчливо проговорил человек. — Погоди, сейчас промоем глаза-то и рану завяжем. Я тут бурдюк с водой нашел. Полный! Ведра на полтора будет… Ты ляг, — он помог ему лечь. — Веришь, мужика пополам развалили, а бурдюк целехонек.

Большая жесткая рука стала мыть лицо; нестерпимо холодная вода текла упругой струей. Пальцы выцарапывали из глаз засохшую кровь, трогали рану. Вода попадала в рот и нос, Андрей захлебывался, глотая ее.

— Во, отмоем, и прозреешь, — приговаривал Ковшов. — Целы вроде… А кость задело, шмат кожи снесло, болтается… Я его отрежу, все одно не прирастет,

— Надо идти! — спохватился Андрей. — Казаки!

— Завяжем рану да пойдем, — балагурил Ковшов. — Ну-ка моргай, ну? Я лить буду — ты моргай.

Березин пытался сморгнуть красноту, но мысль о казаках отвлекала внимание. Сколько он пролежал? Час? Два? Если больше, казаки уже где-то близко…

Андрей оттолкнул руки Ковшова и сел:

— Надо собирать людей, Ковшов. Где полк?

— Дак попробуй собери, — хмыкнул тот. — Разлегся весь полк… Воронье вон уже глаза повыпило…

— Что-о?!

— Ты лежи, лежи, — он придавил Андрея к земле. — Я рану завяжу, а то кровища… Там комиссар еще лежит, вроде отходит — не поймешь. И еще один из третьей роты…

— Где люди? Ушли?!

— Никто не ушел, — Ковшов заматывал лицо.