|
Она убрала кинжал в ножны, положила ногу на перила и откинулась, надвинув шляпу так низко, чтобы заходящее солнце не светило в глаза. — Мир полон странными людьми, ага. Будешь тратить время, переживая, что они думают, будешь переживать всю жизнь. Ламб ссутулился ниже обычного, словно хотел испариться в своей груди. Шай фыркнула. — Ты просто чертов трус. Он посмотрел на нее искоса и отвернулся: — Бывают люди и похуже. Они смеялись, когда прогрохотали по холму, и неглубокая маленькая долина открылась перед ними. Ламб что-то говорил. Он оживился, когда они выехали из города, как всегда. Никогда не был хорош в толпе. Они поднимались по дороге, которая была немногим больше, чем две исчезающие линии в высокой траве, и это подняло Шай настроение. Она прошла через черные времена в свои молодые годы, полночно черные, когда думала, что будет убита под небом и оставлена в канаве, или поймана, повешена и выброшена, непохороненная, собакам. Не единожды посреди ночи, вспотев от страха, она клялась быть благодарной каждому моменту ее жизни, если судьба даст ей шанс снова пройти этой обыденной дорогой. Вечная признательность не особо возникала, но таковы уж обещания. Она все равно чувствовала себя немного легче, раз фургон ехал домой. Потом они увидели ферму, и смех застрял в ее горле, и они сидели тихо, пока ветер шумел травой вокруг них. Шай не могла дышать, не могла говорить, не могла думать, ее вены наполнились ледяной водой. Потом она спрыгнула с фургона и побежала. — Шай, — заорал Ламб ей в спину, но вряд ли она слушала, голова была полна лишь шумным дыханием, она скатилась с холма, земля и небо скакали вокруг. По щетине поля, которое они убрали неделю назад. Через уроненный забор и втоптанные в грязь куриные перья. Она добралась до двора — что раньше было двором — и беспомощно остановилась. От дома остались мертвые обуглившиеся бревна и мусор, и ничего не стояло, кроме шатающейся дымовой трубы. Дыма не было. Должно быть, дождь был пару дней назад. Но все было сожжено. Она обежала вокруг почерневших развалин сарая, немного похныкивая при каждом вздохе. Галли повесили на большом дереве сзади. Они повесили его над могилой ее матери, и свалили надгробие. Истыкали стрелами. Может, дюжиной, может больше. Шай чувствовала себя так, будто ей ударили под дых, она согнулась, обвила себя руками, застонала, и дерево застонало вместе с ней, когда ветер потряс его листья и заставил труп Галли легко покачиваться. Бедный старый безобидный ублюдок. Он окликнул ее, когда они отъезжали на фургоне. Сказал, что ей нечего волноваться, он присмотрит за детьми, она рассмеялась и ответила, что ей не нужно волноваться, поскольку дети присмотрят за ним. Она не могла видеть из-за боли в глазах, и ветер их жалил, и она сильнее сжала руки, внезапно чувствуя такой холод, что ничего не могло ее согреть. — Где дети? Они перекопали весь дом и сарай. Сначала медленно, размеренно и оцепенело. Ламб раскидал обуглившиеся бревна, пока Шай пробиралась через пепел, уверенная, что она выцарапает кости Пита и Ро. Но их не было в доме. Ни в сарае. Ни во дворе. Теперь неистовей, сдерживая свой страх и яростно сдерживая надежду, она металась по траве, копалась в мусоре, но все, что Шай нашла от брата и сестры, была обуглившаяся игрушечная лошадка, которую Ламб выстрогал Питу годы назад, и обгоревшие страницы каких-то книг Ро, которые она выпустила из пальцев. Дети исчезли. |
