На дальнем конце плаца располагалась другая безмолвная группа: женщины и дети, которые провели ту ужасающую неделю в пороховом погребе форта Фарни. Впереди всех, сияя рыжими кудрями на утреннем солнце, ждала Лура Коллинз, застыв и затаив дыхание.

И ещё одна группа смотрела на проходящие войска. Они сидели на корточках, ряд за рядом, завернувшись в одеяла; с неподвижными, как камни, глазами, сиу из агентства, которым разрешено было видеть разминку военных мускулов белого человека — вознаграждение за согласие на жалкие условия своего рабства.

Самая последняя, наименьшая группка, стоявшая на плацу, производила впечатление даже на сиу. На десять шагов впереди полковника Фентона и Поуни Переса сержант Орин Даффи неподвижно застыл, демонстрируя цвета штандартов 16-го пехотного полка и четвёртого кавэскадрона США. Позади Даффи с задрапированными в чёрное пустыми сёдлами стояли три кавалерийские лошади. Сёдла могли быть пусты, но имена, начертанные на них, никогда не забудутся. Майор Фил Стейси. Капитан Дж. К. Боулен. Второй лейтенант Баррет Драммонд.

Перес, глядя на всё это, видел перед собой одну только девушку с той стороны поля, с вьющимися по ветру рыжими волосами, с фигуркой, грациозной, как у лани.

Речь Фентона была сжатой. Он воздал должное героизму солдат и мужеству женщин форта Уилл Фарни, высоко отозвался о храбрости майора Стейси, отметил стойкость скаута Джона Переса и присовокупил к этому похвальное слово благородству и стати Малыша Кентаки, завершив всё искренней благодарностью в адрес полковника Бойнтона за успех военных действий.

После этого он вызвал Переса вперёд и быстро протянул ему длинный жёлтый конверт. В тишине, которая была столь ощутимой, что её можно было резать лопатой, Перес взял и мгновение нерешительно держал его. На конверте не было ни печатей, ни адреса, но внутри заключалось официальное признание его скачки, в самом деле присуждённое ему правительством из самого Вашингтона! Не диво, что Поуни Перес колебался, прежде чем распечатать его.

Наблюдая за ним, полковник Фентон находился в этот миг в не меньшем замешательстве, чем сбитый с толку Перес. Но если Перес был растерян оттого, что не знал содержимого конверта, Фентон переживал оттого, что знал его.

— Ну же, берите, — кривилась неловко его улыбка. — Это вам.

Скаут, сидя с высохшей левой рукой, безнадёжно повисшей вдоль тела, правой повозился с незапечатанным пакетом, наконец неловко раскрыл его. Внутри находились три купюры по сто долларов. И ничего больше.

— Примите поздравление, Перес. И всего наилучшего. И знаете, насчёт этих денег — я понимаю…

— Да, конечно. Я знаю. Не беспокойтесь вы об этом, полковник. — Каким-то образом ухмылка его вновь обрела свою силу. — Всё лучше, чем ткнуть в глаз кочергой. — В молчании, последовавшем за этими словами, он двинул лошадь через поле.

— Вот бедняга! — Подавленное проклятие Хауэлла донеслось до Тендрейка. — Что за дьявольский позор!

— В этом конверте лежали три сотни долларов, — пожал плечами бесстрастно его собеседник. — Вероятно, больше, чем он когда-либо видел. Он загуляет на них, как всякий полукровка, и, проснувшись, станет думать, что прекрасно провёл время!

Усмешка Хауэлла была едкой.

— Триста долларов — за человечью руку и ногу? За спасение полутораста жизней белых людей? За то, что сиу и шайены лишились величайшей победы, о какой могли только мечтать?

— Я могу ещё кое^:что добавить к вашему «справедливому негодованию», — подбросил Тендрейк углей в жар его сарказма. — Двести долларов из этих денег — всего лишь зарплата, что ему причиталась за последнее время.