Его уже ждал большой конверт из плотной бумаги. Наклейка гласила, что конверт доставили из американского посольства на Гросвенор-сквер. Вскрыв конверт, Райан увидел, что это был отчет о состоянии здоровья Михаила Суслова, составленный врачами клиники Гопкинса. Пролистав страницы, Джек нашел одну подробность, о которой успел забыть. Берни Кац, дотошный и придирчивый даже для врача, оценивал диабет, которым страдал Суслов, как перешедший в опасную стадию, и предсказывал, что главному коммунистическому идеологу жить осталось недолго.

— Вот, Саймон, взгляни. Тут говорится, что главный коммуняка в действительности болен еще серьезнее, чем кажется.

— А жаль, — заметил Хардинг, принимая отчет, не переставая при этом возиться с трубкой. — Знаешь, Суслов — очень неприятный тип.

— Я тоже так слышал.

Следующими в папке лежали утренние сводки. Они имели пометку «Секретно», но означало лишь то, что содержимое этих сводок появится в газетах не раньше, чем через день-два. И все же это были весьма любопытные документы, потому что иногда в них указывались источники информации, а это говорило о том, насколько она достоверна. Примечательно, что далеко не вся информация, получаемая разведывательными службами, является достаточно надежной. Значительную ее часть можно охарактеризовать как политические сплетни, потому что этим грешат даже в высших властных структурах. Среди политиков, как и в любом другом месте, тоже есть немало завистливых и мстительных мерзавцев. Особенно в Вашингтоне. И, вероятно, в еще большей степени в Москве? Джек спросил об этом у Хардинга.

— О да, тут ты совершенно прав. В советском обществе так много зависит от статуса, и подковерная борьба бывает… знаешь, Джек, в каком-то смысле ее можно считать национальным видом спорта. Я хочу сказать, что и мы, разумеется, не безгрешны, но в России это принимает чудовищные масштабы. Должно быть, такие порядки царили при дворе средневековых властителей — каждый божий день людям приходится сражаться за свое общественное положение. Наверное, в главных государственных ведомствах идет смертельная борьба за выживание.

— И как это влияет на информацию, которая поступает к нам?

— Я нередко жалею о том, что во время учебы в Оксфорде не прослушал курс психологии. Конечно, у нас работают штатные психологи — как, не сомневаюсь, и у вас в Лэнгли.

— Да. Я знаком кое с кем из наших мозговедов. В основном, из своего отделения, но также из отделений "С" и "Т". Однако, на мой взгляд, мы не уделяем этому достаточного внимания.

— Что ты хочешь этим сказать, Джек?

Райан вытянулся в кресле поудобнее.

— Пару месяцев назад мне довелось побеседовать с одним из коллег Кэти из клиники Гопкинса по имени Соломон; он нейропсихиатр. Очень своеобразная личность. Светлая голова — профессор, заведующий отделением. Так вот, этот Соломон мало верит в то, что больных необходимо укладывать в койку и вести с ними беседы. Он считает, что большинство психических расстройств является следствием химического дисбаланса головного мозга. В свое время за подобную крамолу его едва не выгнали из клиники, но по прошествии двадцати лет выяснилось, что он был прав. Ну да ладно, я не об этом. Соломон заверил меня, что почти все политики в чем-то похожи на кинозвезд. Они окружают себя толпой лизоблюдов и подхалимов, которые нашептывают им на ухо сладкую лесть, — и через какое-то время начинают сами верить в это, потому что им очень хочется верить. Для них политика — увлекательная игра, в которой важен сам процесс, а не конечный результат. Они отличаются от нормальных людей. Политики не производят ничего реального: они только делают вид. В «По совету и с согласия»[32] есть хорошая фраза: «Вашингтон — город, где, имея дело с людьми, приходится исходить не из того, кто они на самом деле, а из того, за кого они себя выдают.