– А почему ты тогда со мной канителишься? Мог бы давно меня вечерком на улице подстрелить. Или, что совсем хорошо, инсценировать что-нибудь популярное и убить нас обоих?

– Что-нибудь популярное? Типа твоей ссоры с ней, любовницей? С ее убийством зазубренным кухонным ножом и последующим твоим ностальгическим самоубийством через повешение на батарее парового отопления? Мог, конечно. Но в награду за устранение Остроградской меня убили бы. Ликвидаторы таких известных людей, как она, продолжительностью жизни не отличаются, ты это хорошо знаешь. А если бы я убил тебя одного, то мне все равно пришлось бы продолжать работу с Юлией. И потому я решил на вашу с ней сторону переметнуться. Это единственный для меня шанс и рыбку съесть и на не сесть. Вы же – гуманисты, вы на всякий случай или просто так не замочите.

– Это точно, – скривился Смирнов.

– Ну так что ты выбираешь? Смерть Бориса Михайловича, или свою смерть и смерть своих близких?

Смирнов представил свою мать зарезанной. Замученного сына. Дочь, убитую ударом тяжелого ботинка. И с ненавистью посмотрел на Стылого.

Тот напомнил ему кобру, ушедшую на заслуженный отдых в расцвете сил.

– Послушай, а ты и в самом деле работал в органах? – спросил он, спросил, чтобы хоть на минуту вырвать из сознания жуткие картины, навеянные собеседником.

– Майор в отставке, – хмыкнул Шура. – И учился, между прочим, не в Минске, а в Москве.

– В КГБ бывают отставники?

– Бывают. Выперли меня в девяносто первом, сразу после августовских событий.

Жуткие картины – убитые сын, дочь, мать – не покидали сознания Смирнова.

– Я могу навести справки, – продолжал он изгонять их. – У меня есть на Лубянке один человек...

– Якушкин Иван Карлович, полковник?

– Откуда ты знаешь!?

– Ты Юлии о нем говорил... А у нас в фирме святое правило – раз в неделю каждый сотрудник должен исповедоваться в СБ. С кем был, с кем жил, что узнал и так далее.

– И Юлия исповедовалась?

– Естественно. И данные твои паспортные у нас есть. И еще на пять тысяч человек. Перед сбором подписей на выдвижение кандидатур Борис Михайлович дарит их своим друзьям. Так что ты раз пять голосовал за политических уголовников и проходимцев.

– Замечательно... – протянул Смирнов, игнорировавший свободное волеизъявление после известного выступления Ельцина в сенате США. – Значит, ты на нашей с Юлией стороне...

– Да. И если мы втроем хотим выжить, мы должны сразиться с устоями нашего государства, с его костяком, с его скелетом в виде организованной преступности и Бориса Михайловича как ее неотъемлемой части.

Стылый, пытаясь добраться до сердца Смирнова, экспериментировал со стилями речи.

Евгений Александрович представил себя, сражающимся со скелетом своего государства. Его чуть не передернуло.

– Предпочитаю бороться с мельницами... – сказал он. Помолчав с минуту, проговорил задумчиво:

– Значит, ты предлагаешь мне убить Бориса Михайловича...

– А что? Его уход на тот свет решил бы все проблемы. Юлины, мои и твои.

– Ну-ну.