— Примет, примет, сообщите.

Сообщили. Степа вылетел из боковой какой-то дверцы, кинулся ко мне руку жать:

— Что ж ты не предупредил, Родя? Я б машину прислал! — Окинул гневным оком замерших подчиненных. До них дошло, молоденький аж позеленел.

Вознеслись на какой-то там этаж, прошли в главные покои — Всеволодовы. Стол соизмерим с тем, из гостиной, только не белый, а черный. По настоянию Степы я уселся во главе в прямо-таки императорское кресло и почуял на миг некое дуновение власти, но не вдохновился.

— Позвать юриста?

— Зачем?

— Дела не терпят.

— Ваши дела терпят.

— Твои, Родя, твои…

— Не уверен, — прервал я. — Не хочу! — И вспомнилась фраза художницы: «Уверена, на такое слюнтяйство вы не способны». — Знаешь, почему не хочу?

— Ну, ты настоящий поэт, — отвечал управляющий искренне; в отличие от Петьки он никому в этом плане не завидует, считая себя самым избранным и первым среди равных.

Я покачал головой.

— Я виноват в их смерти.

— Врешь!

— А кто?

— Не знаю, но… ведь врешь, Родька!

— Как тебе сказать… Я это сделал, понимаешь? — Я говорил почти шепотом, и он отвечал так же:

— Ты дал яд?

— Всеволоду. Но мне подыграл кто-то.

— Не понимаю.

— Французский флакон. Помнишь?

— Ну!

— Это не мое.

— Не понимаю! — крикнул Степа.

— Я сам не… Я не хотел убивать ее. Кто-то подстроил.

— Родя, опомнись! В предсмертной записке он пишет о склепе… в своем саркастическом духе. Это двойное самоубийство!

— А Евгений? Тройное, да? И кто украл труп?

Модернист опустил могучую голову.

— Ты ничего не хочешь мне поведать, Степа?

— Если ты говоришь правду, — он окинул меня острым взглядом исподлобья, — если ты не сошел с ума…

— Да не сошел пока!

Управляющий забормотал:

— Сева почувствовал приближение смерти, написал записку, предложил Наташе… или отравил ее тайком…

— Все не так! Он бы вызвал врачей. И главное: за что погиб Евгений?

— Ну, он подыграл им и…

— Я бы поверил в такую фантасмагорию, если б обнаружил труп на месте в парке спустя секунды!.. Ну, две-три минуты.

Степа с трудом закурил — пальцы ходуном ходят, — проговорил с горькой укоризной:

— Зачем ты все это придумал?

— Что?

— Что дал яд брату.

— Я правду сказал. И вот зачем: чтобы облегчить тебе признание.

— Не бери меня на понт!

Тут я взял его на понт:

— Ты стоял за тем кустом в парке, я видел. Ты отравил Женьку.

— Отравил? — взревел модернист. — В психушку тебе пора! — Вскочил, пробежался по кабинету, как бегемот. — Всюду яды мерещатся, всюду…

— Он был отравлен.

Степа затормозил, рухнул в кресло, сказал тихо:

— Ладно. Твоя взяла. Я убийца.

Я наблюдал за ним и размышлял: почему он все-таки сдался? Странно.

— Рассказывай.

— Ничего не знаю ни о каком яде! В смерти Всеволода не участвовал. А Женька… — Натуральные (и не скупые!) слезы вдруг пролились из янтарных глаз. — Женька был…

— Ну, ну!

— Он был добрый.