— Да, - и голос другой, нежный, тихий. Будто она ласково касается кого-то рукой.

— Да, не знаю. Завтра?…

— Хорошо…

— Нет, все так же…

— Ага.

— Конечно, хочу.

— А ты?

— Двести лет.

— Или триста.

— Да. Пока. Да.

Элис еще какое-то время держала в руках переговорник. На лице ее замерло особое выражение - счастье и покой. Покой и счастье. Йэн знал, с кем она говорила. Кель звонил ей два раза в день - утром и вечером. Они не каждый день встречались - Кель был очень занят. Да и Элис тоже.

— Он очень… хороший парень… - выговорил Йэн, - очень толковый.

Глаза Элис сияли.

— Ты знаешь, он так хорошо с Тигренком… как родной… я волновалась. Мы ходили с ними в зоопарк крытый… и знаешь, они там бесились, как мальчишки. Тигренок просто в восторге…

Йэн молчал. Он почти и не помнил Вирана. По восстанию - немного, давал ему какое-то поручение, "есть" - и все, больше не встречались. По тюрьме - как-то были в одной общей камере, остались в памяти смутные картинки - парень корчится на полу, пытаясь дотянуться до простреленных своих голеней в грязных бинтах, лицо в ссадинах, крупные капли пота, глаза, мутные от боли… Рассказывать все это Элис?

Не хочется. И болит. Слишком болит.

Лучше не думать об этом. Если все время вспоминать, умрешь очень быстро. Сердце не выдержит. Хотя это, наверное, к лучшему, чтобы побыстрее. Но уйти с такой ненавистью и болью в сердце… Не надо. Лучше думать о тех, кого любишь. Молиться.

Было раннее утро.

Йэн это понял сразу. Свет сочился от окна, и стояла особая утренняя тишина - так бывает только в этот час, когда все еще спят, все отдохнули, и воздух особенно прозрачен и свеж.

Он проснулся от страха. От беспокойства. Болело как всегда, и дышать было тяжело, тоже, как всегда - но что-то сильно тревожило его, и вдруг очень захотелось увидеть этот утренний свет. Встать.. он не может больше лежать… Это и есть смерть?

Йэн справился с собой.

Ave Maria gratia plena, Dominus tecum. Benedicta tu in mulieribus…

Он успокаивался… Все будет хорошо. Неведомый свет сливался со светом утра. Все будет хорошо.

Salve Regina, Mater misericordiae…*

Господи, я люблю Тебя… Ты ведь возьмешь меня к Себе? *Радуйся Мария, благодати полная, Господь с тобой. Благословенна ты между женами..

Спаси, Царица, Матерь милосердная.

Что-то шевельнулось рядом, Йэн открыл глаза. Крис стояла у постели, в ночной сорочке, в халатике. Зеленые глаза обведены кругами. Она совсем не высыпается, милая…

— Йэн, ты что? Ты не спишь?

Она наклонилась к нему. Поцеловала.

— Ты хочешь что-нибудь? Может, в туалет?

— Крис, - сказал он, - я хочу… к окну… можно?

— К окну? Но… Впрочем…

Она подкатила кресло на колесиках. Профессиональным движением усадила Йэна, подняла коротко на ноги - в глазах потемнело, и на миг он потерял сознание - и очнулся уже в кресле. Сидя. Крис сняла флакон со стойки капельницы.

— Идем…

Она попробовала отдать ему флакон - подержать, но руки уже ничего держать не могли, валились бессильно.

— Ладно.

Она прицепила флакон себе на халатик. Осторожно стала толкать кресло к окну.

Город там, за стеклом, был совершенно белым. Снег укутал столицу пушистой ватой, и сейчас, в предрассветных еще сумерках, сиял, и в городе было светло.

Йэн поймал взгляд любимой - и ужас в этом взгляде.

И тогда только, в этот момент он понял до конца- что умирает.