|
Мичман завел речь о своем рапорте... - Знаю, - перебил его Житецкий. - Твой рапорт у Рейценштейна... Значит, решил идти на таран? - Выхода нет: Стемман меня ест живьем. С рейда четырежды пробили склянки: смена вахт! - Не думай, Сережа, что на "Рюрике" тебе будет легче... Но корпоративная солидарность со времен учебы еще оставалась в силе между бывшими гардемаринами, и потому Житецкий преподал Панафидину краткий урок о том, как правильнее вести себя с Рейценштейном: - Поменьше лирики. В разговоре следи за его левым глазом. Как только он начнет его задраивать, словно иллюминатор перед штормом, ты сразу снимайся с якоря... Полный ход! Рейценштейн сидел за столом - лысый, а бородища лопатой, как у Кузьмы Минина. Бахрома эполет, почерневшая от морской сырости, свисала с его дряблых плеч, как подталые сосульки с перегретой солнцем крыши. Дело прошлое, но приличное жалованье прочно припаяло Николая Карловича к этим проклятым крейсерам, и если бы не эти проклятые деньги, то он давно бы плюнул на всю поганую экзотику дальневосточных окраин... Разговор он начал сам - с вопроса: - Так куда мне вас... на "собачку"? Как раз вчера врачи выписали мичману Глазенапу с миноносца № 207 очки такой диоптрии, что он... э-э-э... ни хрена не видит. Панафидин объяснил причины своей просьбы: - Мой дед плавал еще под парусами на клипере "Рюрик", мой родитель служил на паровом фрегате "Рюрик". Традиции семьи обязывают меня служить под флагом того корабля, который развевался и над головами моих пращуров. Не так ли? Это была лирика, от которой Житецкий предостерегал. Но левый глаз адмирала был широко распялен, внушая доверие. - Похвально, мичман... э-э-э, даже очень. Но я, - продолжал он, экая дальше, - могу пойти навстречу вашим желаниям лишь в том случае, если вы честно доложите мне о своих несогласиях с Александром Федоровичем Стемманом. - Он требует, чтобы я оставил виолончель на берегу. Но, посудите сами, где же оставить? Не на вокзале же в камере хранения. Он этого не понимает. Между тем инструмент очень ценный. Поверьте, это так... Когда я посещал классы консерватории, профессор Вержбилович обнаружил, что моя виолончель работы Джузеппе Гварнери. Это подтвердил и Брандуков... Веко на глазу Рейценштейна слабо дрогнуло. - Стемман прав! Любые дрова на боевом крейсере опасны в пожарном отношении. Наконец, у вас на "Богатыре" полно клопов, которые из вашей виолончели могут устроить для себя великолепный разбойничий притон... Откуда у вас "гварнери", мичман? - Наследство из семьи адмирала Пещурова. - Его дочь, случайно, не жена адмирала Керна? - Так точно. Софья Алексеевна. - Э-э-э... И тут мичман заметил, что Рейценштейн начал задраивать один глаз. Только не левый, а правый (о чем Житецкий не предупреждал). Как быть в этом случае? Панафидин решил, что сигнал о близости шторма к нему не относится. - Почему вы не любите своего командира? - Александр Федорович сам не любит меня. - А зачем ему любить офицера с музыкальным образованием? Ему нужна служба! Если каждый мичманец будет выбирать себе корабли по мотивам, далеким от служебного рвения, во что же тогда превратится флот нашего государя императора... А? Все ясно. |
