Северяне неохотно покивали и отошли в сторону, напоследок наградив Кивера суровыми взглядами.
– Как ты, Райнер? Как тебе… Здесь.
– Не жалуюсь, – пожал плечами заложник.
В былые времена Райнер Эккехард разразился бы длинной гневной тирадой. Так оно, собственно, и было, когда парню объявили о решении отправить его ценным заложником в Рундкар. Кивер тихо усмехнулся, вспоминая, что все Эккехарды тогда вопили как девки в бане. Но теперь Киверу казалось, что север примирил Райнера с самим собой: он похудел, окреп, отросшие бороду и волосы стал убирать их в затейливые косы на рундский манер. Глаза стали мудрее, а речи – короче. Да и рундские одежды отчего то невероятно ему шли.
Лишь сейчас Кивер заметил, что на поясе у него висел боевой северный топор, а на руке красовался браслет с огненной яшмой – символ личной преданности вождю Магнусу.
– Значит, ты теперь в личной гвардии Огнебородого? – удивился товарищ. – Не думал, что они берут на службу южан.
– Ага. Стал десятником при нём. В Вевельстаде.
– Сам или заставили?
– Случайно. Нужно было как то выживать. А потом внезапно понравилось.
– Круто ты изменился, вот что я скажу, – ухнул Кивер. – Мяса нарастил…
– Я и раньше не особо походил на столичную девицу.
– Между нами, – Кивер перешёл на шёпот, – ещё как походил. – Но бог с ним. Как же так вышло, что ты теперь почти северянин?
Райнер жестом пригласил друга пройтись.
– Поначалу никто не понимал всерьёз, – начал он. – Насмехались за спиной, держали почти что отдельно ото всех. Потом я всё же напросился на охоту – чай, занятие для благородных. По крайней мере, так считалось у нас. А там случайно совершил подвиг и спас магнусова сына. С тех пор мы побратались. И, если быть совсем откровенным, я бы предпочёл не возвращаться в Хайлигланд. Если Грегор позволит.
Кивер ден Ланге удивлённо таращился на человека, которого некогда считал самым скольким типом во всём окружении короля.
– Ну и ну, дружище, – всё ещё не веря глазам и ушам, протянул он. – Эту историю Грегор должен услышать собственными ушами! Он вроде немного отошёл от потерь и теперь даже посещает пиры.
Райнер улыбнулся:
– Услышит, ещё и устанет от рассказов. Я отчего то нравлюсь вождю, и Магнус любит рассказывать о южанине, что перенял местные порядки.
Они шли вниз по оживлённой улице, Кивер то и дело оглядывался по сторонам, изучая местные строения. Народу было полно, и многие местные с искренней радостью приветствовали Эккехарда.
– Райнер.
– Ну?
– Мы не виделись полтора года. Неужели ты не спросишь об отце и брате?
– Нет, – только и ответил он. Но кивер не услышал в его голове ни ненависти, ни гнева.
– Всё ещё в обиде, что они отдали тебя в заложники?
Райнер печально усмехнулся, остановился на углу площади и, расправив плечи, взглянул на суетившийся рынок. Избегал смотреть киверу в глаза, словно опасался, что тот будет его осуждать. Но Кивер ден Ланге давно перестал осуждать людей, ибо сам перестал понимать, где в этой мешанине из интриг и политики осталось добро, а где – зло.
– Поначалу здорово злился, правда, – тихо сказал Райнер. – Но потом, когда лучше узнал этих людей, понял, что мне даже повезло. Магнусова дружина здорово повыбивала из меня дерьмо, вот что я скажу. И они сделали всё правильно. Лишь недавно я осознал, что, живя под влиянием отца и брата, выполняя их волю и приказы, не был собой. На самом деле мне никогда не были неинтересны их интриги, мне плевать на амбиции. – Он повернулся к киверу и впервые с момента встречи посмотрел на его прямо, уверенно, открыто. – Я хочу семью, Кивер. |