В вестибюле Филимонов рассказывал дежурным свежий анекдот. Старшина Бирюков посмеивался сдержанно, прикрывая темной ладонью широкий рот с отсутствующим передним зубом. Соколов, который всегда был угрюм и задумчив, в этот раз хохотал от души, далеко назад запрокидывая голову, совсем не заботясь о том, что фуражка вот-вот свалится с головы на пол. Увидев подходившего Илью, он, продолжая всхлипывать от смеха, вытер мокрые глаза и хрипло проговорил:

– Журавлев, если бы ты еще на пару минут задержался, мы бы с Бирюковым точно здесь от смеха умерли! Ну и здоров товарищ капитан травить анекдоты. Хоть стой, хоть падай!

Улыбчивый Филимонов крепко поздоровался за руку с Ильей и движением черных бровей указывая на дежурных, сказал:

– Здорово я их развеселил? Заскучали ребята. Ну, бывайте. – Он махнул милиционерам рукой и вслед за Журавлевым вышел на улицу. Взяв у лейтенанта газеты со своим портретом, Филимонов щелкнул ухоженным розовым ногтем по странице и с видимым удовольствием произнес: – Гренадер! Вот Ольга-то обрадуется! Ты сейчас куда? – поинтересовался он и, узнав, что Илья направляется на квартиру, задумчиво добавил: – С тобой, что ли, прогуляться? Ольга в госпитале, одному дома скучно. Она только вечером вернется, как раз и встречу.

– Составь компанию, – согласился Журавлев обрадованно: будет с кем по дороге поговорить.

Было два часа дня, самая жара. Высокое ослепительно-белое солнце нещадно жарило сверху, его лучи, с удивительной легкостью проникая сквозь спутанные ветви молодых тополей, немилосердно жгли загорелые лица редких прохожих. Не помогало даже то, что недавно проехала «поливалка», щедро разбрызгивая нагревшуюся в бочке воду: асфальт только парил, продолжая все так же источать невидимый жар.

По дороге им встретился дворник. Он по-хозяйски обстоятельно выметал березовой метлой набиравшийся в ямках густой тополиный пух и набивал им объемный тряпичный мешок.

На подходе к перекрестку улиц Советской и Базарной офицеры вдруг услышали тягучие звуки аккордеона.

– Пойдем послушаем, – предложил Филимонов. – Давно я эту музыку не слыхал. Мы ненадолго.

– Да мне и самому интересно, – с радостью отозвался Журавлев. – У нас в деревне, бывало, всю ночь молодежь гуляла. Уж такая развеселая жизнь была. Но ничего, бандитов переловим, опять заживем, еще лучше прежнего. Я в этом сильно уверен, – твердо заявил Илья и даже кулаком перед собой энергично потряс. – Иначе и быть не может.

Филимонов с усмешкой покосился на него, но промолчал.

Гармонистом оказался совсем молодой парень в линялой голубой рубахе навыпуск, в полосатых широких брюках, небрежно заправленных в солдатские кирзачи. Он сидел на деревянном ящике, удобно привалившись спиной к прохладной кирпичной стене одноэтажного здания старой постройки. Сверкая из-под потрепанного козырька клетчатой кепки веселыми глазами, он с ленивой медлительностью растягивал меха покоившегося на его острых коленях аккордеона. Лакированные клавиши отливали на солнце сахарным и дегтярно-черным блеском.

Парень пел красивым голосом, с надрывом; вскоре возле него стали собираться прохожие. Сопереживая герою песни, они тяжко и глубоко вздыхали, слушая слова новой песни, которая только-только появилась на радио, и еще не все могли ее исполнить сами и настолько жалостливо. Старушка, стоявшая возле гармониста, то и дело вытирала кончиком платка мокрые глаза и уходить не собиралась, надеясь со смиренной стойкостью выдержать до конца песни.

В этом месте парень пустил скупую слезу. Собравшиеся стали неспешно, с чувством благодарности, больше к главному герою песни, чем к исполнителю, бросать мелочь в жестяную банку из-под американской тушенки.

Симпатичное лицо аккордеониста с темными усиками над пухлой губой показалось Журавлеву знакомым.