— А она тоже беспокоилась о том, чтобы Бренде была обеспечена самая лучшая защита?

— Да. Предполагаю, что это просто заговорила совесть. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что если бы Эдит совершила убийство, то она не позволила бы, чтобы в преступлении обвинили Бренду и Лоренса.

— Пожалуй, ты прав. Но можно ли представить себе, чтобы она покусилась на жизнь девочки, Джозефины?

— Нет, — в раздумье произнес я. — Этого не могу себе представить. В связи с этим мне вспомнилось, что Джозефина говорила о чем-то важном, только не могу припомнить, о чем именно, и это не дает мне покоя. Ускользнуло из памяти… Помню, что это никак не увязывалось со всем остальным. Если бы только мне удалось припомнить…

— Не мучь себя. Вспомнишь. Есть ли у тебя еще какие-нибудь подозрения в отношении кого-нибудь или чего-нибудь?

— Есть, — ответил я, — и весьма существенные. Что, например, тебе известно о детском параличе? Я имею в виду его влияние на последующее формирование личности.

— Ты говоришь о Юстасе?

— Да. Чем больше думаю об этом, тем больше мне кажется, что Юстаса можно подозревать. Он не любил деда и был озлоблен против него. Он такой странный и неуравновешенный. Он явно не вполне нормален. Юстас — единственный из членов семьи, которого без труда можно представить себе с бессердечной жестокостью покушающимся на жизнь Джозефины, если она что-нибудь знала о нем… а уж она-то, несомненно, могла знать кое-что! Она все записывает в маленькой записной книжке…

Я замолчал и задумался.

— Боже мой, какой же я осел!

— В чем дело?

— Теперь я понимаю, что именно не увязывалось со всем остальным. Мы-то с Тавенером предполагали, что комнату Джозефины перевернули вверх дном в поисках писем! Я считал, что Джозефина ими завладела и спрятала в кубовой наверху. Но ведь когда она разговаривала со мной на днях, то совершенно определенно сказала, что письма спрятал там сам Лоренс! Она заметила, как он выходил из кубовой, а потом забралась туда из любопытства и наткнулась на письма. И конечно же, немедленно прочла их. Это в ее духе! Но она оставила письма там, где они были спрятаны.

— Ну и…?

— Разве не понятно? В комнате Джозефины искали совсем не письма! Там искали что-то другое.

— И это «кое-что»…

— Ну, конечно же, черная записная книжечка, в которой Джозефина записывает результаты своего «расследования». Именно за ней кто-то охотился во время обыска! И мне думается также, что, кто бы это ни был, он не обнаружил книжки. Думаю, что книжка по-прежнему у Джозефины. Но если это так…

Я приподнялся со стула.

— Если это так, — докончил фразу отец, — то ей по-прежнему угрожает опасность. Ты это хотел сказать?

— Да. Ей будет угрожать опасность до тех пор, пока она действительно не отправится в Швейцарию. Тебе, наверное, известно, что ее собираются отослать туда?

— А ей хочется уехать?

Я поразмыслил над вопросом.

— Сомневаюсь.

— Тогда она, по всей видимости, еще не уехала, — сухо заметил отец.

— Но думаю, что ты прав относительно опасности. Тебе следовало бы поехать туда.

— Но кто? — в отчаянии воскликнул я. — Юстас? Клеменси?

— Мне кажется, что все факты ясно указывают в одном направлении… Разве ты сам не видишь? Я…

В этот момент открылась дверь и в кабинет заглянул Гловер.