Потому совершенно справедливо отмечал один из учеников и продолжателей Бабеля Валентин Катаев: «…никто из писавших об Одессе — а их было немало — не обладал столь обширной палитрой красок и жизненных деталей местного быта, как…».
Стоп. Быть может, вы полагаете, что на автора сего опуса уже подействовали многочисленные камлания по поводу самого великого и одесского из всех одесских писателей? Пока еще нет, пусть даже Катаев был далеко не единственным учеником и продолжателем доблестно-мифического Крошки Цахеса Бабеля. «…писатели Эдуард Багрицкий, Валентин Катаев, Илья Ильф и Евгений Петров, Юрий Олеша — ученики и продолжатели Бабеля», — сеет разумное, доброе и вечное известный российский педагог и журналист В. Распопин в педагогическом альманахе «Школа: день за днем». Именно благодаря просветителю Распопину, я понял, что наш Дюк просто обязан попасть в книгу рекордов Гиннеса по разделу долгожителей. Ведь, оказывается, Дюк был братом «того самого противника доблестных мушкетеров», следовательно, пережил наш первый градоначальник французского кардинала ровно на 180 лет. Распопинские откровения по поводу главного долгожителя планеты Дюка ничуть не слабее, чем за учеников и продолжателей Бабеля.
Сам же Катаев утверждал, что его нынешний сенсэй вообще не был одесситом. Дескать, Бабеля привезли в Одессу в десятилетнем возрасте, а легенда за одесское происхождение — всего лишь один из многочисленных рассказов патологического лжеца Бабеля. Даже если будут найдены документы, подтверждающие одесское происхождение Бабеля, я немножко склонен верить Катаеву. Потому что «родиться в Одессе» и «быть одесситом» — это две большие разницы. Да и что были реальному Бабелю паленые ксивы, кроме пары пустяков? К тому же прекрасно помню, как в лихие девяностые в Одессе штамповали евреев из граждан с явно антисемитскими внешностями, которые безо всякого предварительного обрезания фуркали за кордон. Один из тех деятелей даже получает хорошие бабки исключительно потому, что чересчур подорвал свое драгоценное здоровье, распространяя идеи сионизма на своей неисторической родине.
Сильно сомневаюсь, что папа одесского языка и создатель портовой лингвы Исаак Бабель знал что такое «марсала», «голиаф», «рвач», «скала», «лесник», «штифт», «штенкель», да и выпорхнувшее за пределы Одесского порта слово «тамада» он явно воспринимал не в первоначально одесском, а в таки хорошо позжейном русскоязычном смысле. А тамада — руководитель бригады портовых грузчиков. Не пиндосов, босяков, дикарей, банабаков, а амбалов. Тамада — это же вам не пахан всех портосов или батька босяков, который «грезит родной, забитой Украиной».
Несмотря на наличие ныне возвышающейся до небес фигуры Крошки Цахеса Бабеля, Катаев рискнул написать, что самой обширной палитрой красок и жизненных деталей местного быта обладал вовсе не он, а одесский писатель Кармен. В отличие от «подлинного отца одесского языка» и «создателя уникального языка — портовой lingva franka», Лазарь Кармен таки знал, что «полежальщик» является синонимом «штивальщика», превратившегося во второй половине прошлого века в «сыпщика». С одним «с», прошу заметить. Именно так писали это слово в одесской прессе каких-то пятнадцать лет назад. Затем места сыпщиков в средствах массовой информации заняли делавары совсем не индейского происхождения.
Бабелю исполнился год, когда вышла первая книга девятнадцатилетнего Кармена. С тех пор почти ежегодно у Кармена выходила одна или две книги. Кроме того, он печатался в «Русском богатстве», «Ниве», «Мире Божьем». Одесса носила этого писателя на руках совсем не вперед ногами. |