Так Кармен еще до Бабеля писал не то, что за пресловутое смитье мое, но и даже так: «валандался за портовыми дамами-посмитюшками». Слово «валандался» ныне можно употреблять не только в значении «волочился», но и «валялся», а «посмитюшкой» одесситы именуют некую птичку размером с горобчика. «Горобчик» — в русском языке «воробей», а «воробей» в одесском языке — человек, порхающий для поживы по помойницам (свалкам) и прочим альфатерам (мусорный контейнер).
Но если вам надо этих «за» и «до» в более раннем, нежели у Бабеля, исполнении, пожалуйста: «— Ты чего до них ливеруешь? — Что ты?! Ей-богу, Сенечка, ты за понапрасно». Это не налетчики, это дети улицы так разговаривают. Так что, говоря языком Кармена: Вайзовские, телеграфный столб вам в рот с паклей по поводу того набрыдшего Бени с его псевдомолдаванским воляпюком.
Певец Одессы, подлинный знаток жизни банабаков и биндюжников, Кармен оставил нам в наследство не только характерные образчики упомянутой выше лингвы, а целую энциклопедию Города и его языка на срезе 19–20 веков. Кармен писал, как дышал и говорил, а потому употреблял в своих рассказах «вырло» — оглобля, «тяжчик» — руководитель, «рвач» — стивидор; подрядчик, «шайка» — площадка прямоугольной формы, «припор» — выемка. А «четверик», «материк», «плаха» — конкретизированные синонимы «ракушняка», из которого построена Одесса. Мы ведь по сию пору говорим и пишем «ракушняк», а не «известняк», как принято за пределами Города. Кармен, не в пример самому выдающемуся одесскому писателю, не отправлял своих героев запрягать в одноконную повозку Соломона Мудрого и Муську и, в отличие от бабелевских налетчиков, он знал, как звучит по-одесски слово «облава».
На Молдаванке во время сильного шухера было принято кричать «Зекс!», то есть «бери ноги в руки в темпе вальса». Ни один из настоящих одесситов в те годы не спутал бы молдаванский «зекс» со слободским «зетце», имеющим совершенно иное значение. Ведь на каждом хуторе Города, будь то Пересыпь или Курсаки, имелась своя небольшая, но лингвистическая специфика.
Отчего измученный нарзаном монтер обращается к Остапу Бендеру женским именем Дуся? Лишь в 21 веке в России был издан словарь, где растолковано некогда исключительно одесское слово «дуся»: «Употребляется как ласковое обращение к мужчине или женщине, соответствуя «милый, хороший». Но не дай Бог обратиться к настоящей одесситке «дуся», вы таки будете иметь что послушать. Кстати, за «иметь что послушать». Пару лет назад один пацан-турист, услышав в свой адрес от одесского сверстника это выражение, решил, что ему дадут послушать какой-то диск. В общем, с помощью «дуси» можно обращаться только к представителю сильного пола. Лазарь Кармен еще до Ильфа и Петрова писал: «Нет такой девицы на Слободке, которая бы не страдала по нем и дусей в глаза не называла».
Лазарь Кармен пользовался богатством одесского языка на всю катушку, да так, что никакая русскоязычная цензура не могла придраться. Как это сделано в рассказе «С привольных степей» (заметьте не «из степей»). «— Черт! …Сукобой посадский! …Ишь, цап! — И откуда их, жлобов, носит? Сидел бы у себя в деревне. — У них недород! А почему недород? Потому что ему, сиволапому, в город хоца. Здесь и трактир, и чай с музыкой, цирк, всяка штука. Чего землю рыть и сеять?». Так разве эти слова не актуальны в наше время?
«Черт» — деревенский житель, поселившийся в Одессе, «жлоб» — уже знаете что. |