Не так давно писателю Льву Исаевичу Славину очень повезло. На одесском доме, где он когда-то жил, установили мемориальную доску.

ИЛЬФ БЕЗ ПЕТРОВА

Ой, что вы знаете? В начале 21 века выяснилось, что Ильф написал жменю рассказов совсем без Петрова. В тот самый год, когда Исаак Бабель опубликовал окончательный вариант своего легендарного «Короля», Илья Ильф тоже не сидел, сложа руки. Он выдал цикл воистину одесских рассказов, среди которых и «Галифе Фени-Локш». Коротенький рассказ, на страничку. Но в нем больше одессизмов, чем во всем творчестве тонкого ценителя и знатока одесского языка Крошки Цахеса Бабеля.

За употребление этих же слов тогда еще неизвестными ни мне, ни местечковым критикам ильфов-карменов-жаботинских во всей их лингвистической красе, я и слышал в свой адрес, цитирую, «тявканье шавочек с седыми височками из окололитературной подворотни». Потому, почти двадцать лет спустя, перевожу стрелки на Ильфа, цитируя упомянутый рассказ: «локш, бугаи, жлобы, компот из хрена, подыхают (не в значении умирают), псих с молочной мордой, простой блат, застенчивая дуля…». Полагаю, что и этого достаточно, ибо в противном случае придется перепечатать весь рассказ Ильфа, пусть он сто раз крохотный. Имею себе представить, как переведут даже сегодня не то, что на японский, а на русский язык рассказ тоже классика, написанный почти сто лет назад. Да, мадам Фенька-Локш, которая несется по улице «всеми четырьмя ногами», это вам не «Беня знает за облаву». Пусть даже «бугай» в оные времена означал в русском языке «цапля», но «застенчивая дуля» — это что-то и в нынешние дни. Типа «стеснительный член не Академии наук», если не сказать больше. И наши местечковые критики, познакомившись пару лет назад с совершенно неизвестным им ранее творчеством Ильфа, отчего-то молчат по этому поводу, словно набрали в рот им чего-то давно привычного.

Ильфу таки сильно повезло, потому что он писал в компании с Петровым. Их именами еще в советские времена назвали улицу на окраине Города.

МОЖЕТЕ ЖАЛОВАТЬСЯ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ ПРАЧЕЧНУЮ

Фигура «одного из учеников и продолжателей Бабеля» Валентина Катаева была отлита в бронзе советской классики задолго до его кончины. Хотя Катаев написал об Одессе в сто раз больше своего учителя Крошки, Валентина Петровича никто не именует самым одесским из всех одесских писателей. Да и когда речь заходит об одесском языке, имя Катаева остается за рамками темы. Хотя именно этот прозаик, продолжая истинные традиции одесской литературы, создал целую энциклопедию реальной жизни Одессы времен мифологического, а вовсе не мифологизированного Бени Крика.

Откровенно говоря, из всех классиков мировой литературы мне более других близок Бунин. Потому что мы с ним работали в одном доме, куда не раз заглядывал Катаев. Бунин на бельэтаже писал свои «Окаянные дни», которые по собственному признанию «воровски прятал в щели карниза» дома, на втором этаже которого я писал свои опусы шестьдесят лет спустя. Прямо под мансардой, где в свое время творил друг Бунина художник и журналист П. Нилус, которого иностранная пресса именовала «русским Сезанном». Нилус писал, что без Одессы Бунин бы стал писателем другого характера и оттенка. Писатель Константинов отметил, что я «впитал что-то из оставленного здесь Буниным». Вспомнил об этом лишь потому, что именно в стенах нашего дома Бунин впервые стал частенько использовать одессизмы.

В отличие от самого раскрученного знатока Одессы и ее языка Исаака Бабеля, нобелевский лауреат Иван Бунин знал, чем балагула отличается от бюндюжника и запросто писал так: «Случайно наткнулся на Софиевской на круг качкавала» или «жарили на шкаре рыбу». Качкавал — сыр, шкара — синоним лишь недавно появившегося в русском языке слова «барбекю», но впитал я лишь одно оставленное здесь Буниним слово.