Одолеваемый гневом, я вырвал руку у дона Эдуардо в тот самый миг, когда старуха вдруг охнула и приподнялась.

   — Что такое... В чём дело? — не понял дон Эдуардо.

Задыхаясь, с болезненным стоном старуха шагнула вперёд. Лицо её побелело, глаза расширились, она пыталась что-то сказать, но пошатнулась и упала ничком на пол.

Дон Эдуардо с криком бросился к матери, а спустя мгновение рядом с ним уже оказался Луис. Вокруг упавшей женщины тут же образовалась толпа, сквозь которую мне пришлось проталкиваться. Старухе хотели помочь, но она отказывалась и лишь жестами подзывала поближе сына и внука. Когда те склонились над ней, она прошептала что-то дрожащими губами, после чего оба — дон Эдуардо и Луис — воззрились на меня. С тем же невероятным изумлением, что появилось в глазах старухи, когда она меня узнала.

Я встретил их взгляды с вызовом, ибо, даже не слыша её последних слов, понимал, что они должны привнести в мою жизнь ещё большую сумятицу. Злобная старуха только что поделилась с сыном и внуком какой-то страшной тайной, той самой тайной, что отравляла мне жизнь с самого рождения.

Даже не будучи услышаны, эти слова перевернули мне сердце и заставили волосы встать дыбом.

Мой взгляд перебежал с тех двоих, что стояли на коленях рядом со старухой, на зеркало позади них. В нём я увидел собственное отражение.

И понял всё.

122

Глаза старухи преследовали меня даже в тревожном сне, что последовал за ещё более тревожным бодрствованием.

Когда я вернулся с вице-королевского бала в наш дом, Матео там не было. Я уехал, воспользовавшись суматохой, пока продолжали судачить о кончине матроны. Елена попыталась задать мне вопрос, когда я проталкивался сквозь толпу, но ответа не получила. Я проигнорировал её.

Дома меня ждало сообщение о том, что мой друг отбыл «утешить» дочь дона Сильвестро. По представлению Матео, «утешить» женщину означало доставить ей удовольствие в постели. Ну а заодно и получить удовольствие самому.

Образы покойных друзей — отец Антонио, Целитель, дон Хулио, Инес и Хуана — преследовали меня всю ночь, вторгаясь в мои сны и то и дело заставляя пробуждаться. Да и то сказать: один лишь Целитель покоился с миром. Остальные не находили упокоения, ибо оставались неотомщёнными.

Но чаще всего мне являлась зловещая старуха. Круг судьбы замкнулся: я опять встретился с той самой женщиной, которая там, в Веракрусе, когда-то давно положила всему начало.

Я никогда не понимал той звериной ненависти, которую испытывала ко мне старуха, и связывал это с чем-то вроде кровной мести, но теперь всё прояснилось. Когда я увидел рядом всех троих — умирающую старуху, её сына и внука, — на меня вдруг снизошло озарение, пролившее свет на тайну, что властвовала над всей моей жизнью. И когда это произошло, я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.

Рано поутру ко мне явился слуга, сообщивший, что дон Эдуардо ожидает меня в своей карете и просит составить ему компанию на прогулке, ибо у него есть ко мне разговор.

Не могу сказать, что я ждал этого приглашения, но и особым сюрпризом для меня оно не стало: то была очередная сдача богинь судьбы.

Я вышел и сел в карету к дону Эдуардо.

   — Ты не против, если мы проедемся вдоль Аламеды? — спросил он. — Люблю бывать там поутру, наслаждаться прохладой, тишиной и спокойствием. Днём это уже не то — шумная толпа, сплошная суета и тщеславие.

Я сидел тихо, прислушиваясь к перестуку колёс, не глядя специально на своего спутника, но и не избегая его взгляда. После столь тревожной ночи на меня вдруг снизошло странное спокойствие. Такого я, пожалуй, не ощущал с тех самых пор, как полжизни назад стал беглецом в Веракрусе.

   — Ты не выразил соболезнований в связи с кончиной моей матери, чего можно бы ожидать, — промолвил дон Эдуардо.