Она шагнула ближе, вынуждая его отступить, но наручники не давали ему отойти слишком далеко.

 — Боль не пугает меня, — продолжала она, выдыхая прямо в лицо ему горячий запах крови.

 — Ты... еще можешь испытать страх перед нею.

 Элизабет хотела, чтобы он не умолкал — ведь для этого ему требовалось дышать, а с каждым вдохом он все сильнее ощущал этот дразнящий запах.

 — Причини мне боль, — предложила графиня, — и посмотрим, кто из нас получит больше наслаждения.

 Бернард отступал от нее, пока не уперся спиной в серебряную мозаику, украшавшую стену. Но наручники тащили ее следом за ним на расстоянии менее шага.

 Элизабет с силой прикусила изнутри свою ударенную щеку, низко склонив голову. Потом приоткрыла губы, выпустив на подбородок струйку крови. И откинула голову назад, открывая беззащитное горло — пусть свет свечей мерцает на красной полоске, которая ползет все ниже и собирается в ямке между ключицами.

 Она чувствовала, как глаза Бернарда следят за этой теплой струйкой, сулящей утоление жажды. Это тепло и этот алый цвет взывали к зверю, таящемуся в каждой капле собственной проклятой крови Бернарда.

 Она знала, как запах крови наполняет комнату, хотя сама и не могла больше ощутить это. Запах забивает ноздри, спускается по гортани... Когда-то она чувствовала то, что чувствует сейчас он. Она знала огромную силу этого соблазна. Она научилась принимать этот соблазн и стала сильнее. Он отвергал его — и это ослабляло его.

 — Как ты будешь пытать меня теперь, Бернард? — Она прохрипела эти слова полным крови ртом, особенно выделив его имя.

 Он вскинул свободную руку к наперсному кресту, но Элизабет помешала ему, закрыв серебро собственной ладонью, не давая ему коснуться его, лишая его умиротворения, которое даровала святая боль. Его пальцы сомкнулись на ее руке и сжались, как будто ему казалось, что ладонь Элизабет сейчас — это его крест, его спасение.

 — Я скажу все, что тебе нужно знать, — прошептала она, проговаривая вслух его самое заветное желание. — Я помогу тебе спасти твою церковь.

 Пальцы Бернарда закаменели, едва не ломая в своей хватке хрупкие косточки ее кисти.— Для тебя это будет просто, — продолжала убеждать Элизабет. — Ты совершал смертные грехи и прежде, и я знаю, что грехи твои куда тяжелее, чем кто-либо подозревает. Ты совершил множество грехов во имя Его, разве не так?

 Его лицо сказало ей, что это действительно так.

 — Тогда сделай это сейчас, — промолвила графиня. — И это деяние даст тебе силу, дабы защитить твою церковь, твой орден. Допустишь ли ты, чтобы мир погиб, позволишь ли себе потерять все — лишь потому, что ты слишком испуган, чтобы действовать? Лишь потому, что ты поставил свой страх перед людскими законами превыше своей священной миссии?

 Она вновь провела кончиком языка по губам, смачивая их свежей кровью и понимая, какой яркой должна казаться эта кровь по сравнению с ее бледной кожей, с какой силой должны взывать к Бернарду вид и запах этой крови.

 Не отдавая себе отчета, он тоже облизнулся.

 — Как спасение созданного Им мира посредством тех орудий, что Он дал тебе, может быть грехом? — вопросила его Элизабет. — Ты сильнее этих законов, Бернард. Я знаю это... и в глубине души ты тоже это знаешь.

 Она сделала медленный вдох, неотрывно глядя ему в глаза. Ее слова проникали в самую его суть, играли на его сомнениях, льстили его гордости.