Я вкратце обрисовал ей свой быт в командировке, заверил, что у меня все нормально.

— Все хорошо, не переживай за меня, скоро приеду! Поцелуй за меня дочку! Я вас люблю!

И в одиночку выпил свой чай. На улице давно стемнело, и лишь уличные фонари безмятежно светили, отражаясь огнями в темных окнах домов.

Я направился в кабинет, который занимал Юра Зимин.

Там за столом сидел Геннадий Дубограев и что-то старательно писал.

— Здравия желаю, — услышал я Зимина, сидевшего в углу и тоже сосредоточенно писавшего.

Зимин отложил в сторону бумагу, поднялся из-за стола:

— Виктор Николаевич! Дубограев пишет явку с повинной, и я решил не мешать пока ему и занимаюсь своими делами. Вот читаю историю партии, у меня через три дня экзамен.

— Хорошо! Дай прочитать то, что уже написал.

Зимин протянул мне два листа.

Я сел на свободный стул и принялся читать. У Дубограева был отвратительный почерк, и мне приходилось по нескольку раз перечитывать одно и то же корявое предложение, чтобы понять, о чем он пишет. Постепенно я привык к его каракулям, и чтение пошло быстрее.

— Гена, — обратился я к нему, — давай поговорим, потом допишешь.

Дубограев разогнулся, положил ручку и, судя по сосредоточенному выражению, приготовился к разговору.

— Гена, сколько за вами «КамАЗов»? Не хочу тебя обманывать и сразу предлагаю рассказать по-честному. Все и сразу. Ты знаешь, я не хочу, чтобы вас с братом осудили на большие сроки. Я хорошо знаю, что у вас одна старенькая мать. Вы ведь, может, и не увидите ее живой. Пусть она хоть умрет, зная, что вы с братом обязательно выйдете на волю, а не всю жизнь проведете в колонии. Сейчас может получиться следующая картина. Ты признаешься, предположим, в пяти кражах. Тебя судят за эти пять краж. Ты получаешь шесть лет. Затем вдруг выясняется ваша причастность еще к трем кражам. Вас вновь судят и добавляют года по два. Потом вновь суд по вновь выявленным эпизодам. А у вас уже имеется две судимости, и суд вас признает особо опасными рецидивистами. Результат — особый режим и максимальный срок. Ты ранее судим и, наверное, правильно меня понимаешь? Проще для тебя и брата пройти по одному делу, пусть и по многоэпизодному, но одному, чем через десятки уголовных дел.

Геннадий сосредоточенно смотрел на какой-то ему одному известный предмет и молчал.

У меня создалось впечатление, что он или не слышит, или не понимает, о чем ему толкуют.

— Гена, слышишь меня? Понимаешь, о чем я говорю? Ну, если ты сказал «а», то, по-моему, стоит сказать и «б». То, что ты написал в своей явке с повинной, можешь забрать с собой. Я все хорошо знаю и без тебя. Мне об этом рассказали твои друзья из Казахстана. То, что ты так старательно пишешь сейчас, — туфта. Прибереги сказки для своих сокамерников.

Я достал из кармана записную книжку, полистал ее и нашел нужную страницу:

— Гена, а почему бы тебе не рассказать вот об этих кражах?

Я не спеша начал зачитывать даты, марки «КамАЗов», цвета кабин, наличие в них спальников и т. д. Лицо Геннадия заметно потемнело.

— Ты знаешь, откуда у меня все это? Это все рассказал буквально час назад твой родной брат, Георгий. Он все это изложил уже и следователю. А самое главное, он утверждает, что это ты вовлек его в эти преступные дела!

— Врешь ты все, милицейская харя, — озверел Геннадий. — Я знаю брата, он никогда меня не оговорит! Он сам потянет дело, а меня не запалит!

— То, что ты мне не веришь, дело твое! Тогда ты мне объясни, от кого я мог узнать о ваших кражах? Кто, кроме твоего брата, мог мне об этом рассказать? Забирай свою явку и вали в камеру! Никаких явок мне от тебя не нужно! Мы и без них докажем все преступления.