— Может и сдали, — согласился Петруничев. — Но я что — то сомневаюсь, Авдеев.

— О, точно, гражданин начальник. И я вот засомневался. А может они и не сдавать бутылки унесли? Может, они какой — нибудь херни в коньяк насыпали, хороший напиток испортили и мне забота, — что помню все из прошлого как вспышки. Это пройдет, как считаете?

— От тебя зависит. Но медэкспертиза подтвердила, что вы пили водку «Довганевку» и коньячный спирт.

— Во, а я что говорю? Чистый спирт. Но честно — клопами пахнул.

— Но — и только, — глядя в глаза Авдееву отчеканил Петруничев. Никакого там клофелина, который подсыпают, чтобы хозяин потерял сознание, а в это время, скажем похитить у него ценности…

— Да какие у меня ценности? Я даже бутылки во время сдаю, у меня ничего не залеживается. Характер такой — аккуратный.

— Я и говорю, — никаких веществ, которые могли бы тебе, сучий ты потрох выбить память, в крови твоей не было, и в стаканах, из которых вы дома пили, таких следов нет. Ни у тебя, ни у твоих подруг. Значит что

— Значит что?

— Значится, что и ты, Авдеев, и те две твои приблядушки, — врете, как сивые мерины, извини за применение такого термина к женскому полу. Или, говоря по — научному, вы неискренни со следствием. И это вам всем троим грозит, ух ты, какими неприятностями, даже говорить не хочется! Так что колись, Авдеев, и посоветуй, чтоб кололись на очной ставке с тобой те две твои подруги…

— Подруги… Им знаешь кто подруги? — доверительно спросил Авдеев.

— Ну, ну, не забывайся, Авдеев. Давай, поподробнее про тех дам. И не тяни. Устал я с вашим братом, жуликами, разговаривать. Трудный вы контингент. И неприятный. Каждое слово из вас, как клещами вытягиваешь.

— А вот боле, что сказал, не помню ни хрена, гражданин начальник. Хошь действительно клещи неси.

— Хорошая идея, а, лейтенант? — улыбнулся Петруничев Деркачу. — Сам предлагает…

— Да не помню я, граждане начальники, ни хрена. Как в тумане все. Честно. Вспышкой — раз, три бабы, модно одетые, молодые…

— Могли бы их узнать?

— Да, в смысле — нет. Силуэт вижу. А далее — как в дыму. Лица, извиняюсь, расплываются.

— Ладно, на сегодня все. Идите в камеру. Вспоминайте. Если что конкретное вспомните, проситесь на допрос, не ожидая вызова. Это Вам зачтется

Версия 5. "Двойное убийство". "Автора…!"

Петруничеву снилась Армия. Не та армия, которой командуют. А та, в которой ты служишь срочную. И будто идет он в гимнастерке, галифе, сапогах, шапке — ушанке, — на лыжах, лыжи простенькие, деревянные, крепления старомодные, ременные, так что лыжи немного болтаются, но лыжня проложена через лес глубокая — человек пятьдесят до него прошли, не сползают лыжины в стороны. Конечно, в гимнастерке идти было бы прохладно. Но у него снизу свитерок, мамой связанный, греет, да и идет он сноровисто, пар от молодого тела валит.

Хак — хак, хак — хак, — дыхание глубокое, ритмичное, легкие дышат с надрывом, но справляются, ноги приустали, но идут. Где ноги при подъеме ватными становятся, там он руками помогает, палками бамбуковыми отталкивается, и «лесенкой» на пригорок вскарабкивается.

В лесу тихо… Какие — то зимние пичуги. Веселые и красногрудые, на деревьях перекликаются, хвоей пахнет, свежестью, про которую поэт сказал: "снег пахнет антоновкой". А и правда — нагнешься, не останавливая бег, ухватишь горстку снега, к губам сухим прижмешь, — а запах то яблочный.