Еще больше следов было на моих бедрах, на внутренней их части. Сначала я их игнорировала и позволила воде добраться до них. Но тут они начали болеть, и я не смогла больше притворяться, что их нет. Я была настолько разбита, что обратись я в любую больницу или полицейский участок штата, и моему заявлению об изнасиловании поверят.

Неприятность состояла в том, что изнасилование ликантропом – автоматический смертный приговор для последнего. Мне не хотелось, чтобы кого‑то убили, но мне нужна была срочная помощь, которую мне могли предоставить в больнице. Я уже приняла таблетку, которую умудрилась пропустить. Так было предписано в инструкции к ним. Если я еще не беременна, то снова в безопасности, по крайней мере, от младенцев.

Я знала, что шампунь, попадая на мое тело, причиняет мне боль, не говоря уже о мыле, но мне нужно было смыть с себя этот запах. Я не должна была больше пахнуть чужаками и сексом. Даже, если мне будет больно, я должна была это сделать.

Закончилось все тем, что я села на дно ванны с включенным душем. Я была чистой, настолько, насколько мне хотелось. Я знала, что кожа у меня теперь пахнет мылом, но подсознание рисовало мне снова и снова их запах. Я была уверена, что это просто мое воображение, но продолжала сидеть в воде, дожидаясь, пока почувствую себя в безопасности в достаточной мере чистой, прекрасно осознавая, что просто не хочу туда возвращаться. Я не винила этих людей, я винила Мать Всея Тьмы. Она изнасиловала нас всех. Это было равносильно самоубийству использовать в этой стране вампирские силы для склонения к сексу. Изнасилование с применением магии могло повлечь за собой арест ведьмы или колдуна‑человека, и вероятнее всего камеру смертников.

В дверь тихонько постучали. Я ничего не ответила. Снова постучали, и послышался голос.

– Анита, это Джейсон, с тобой все хорошо?

Я сказала единственное, что вообще могла сказать.

– Нет.

– Я могу войти?

Я задумалась над этим. Подумала о Джейсона. Он был моим другом. Он не хотел причинить мне боль. Он, вероятнее всего, не хотел бы увидеть меня беременной. Я снова тихонько заплакала, он, скорее всего, этого бы не услышал за плеском воды.

– Хорошо, Анита, я понимаю, что ты не хочешь меня сейчас видеть.

– Нет, – ответила я, – все в порядке. Заходи.

Я почти почувствовала, как он замялся по ту сторону двери, и потом услышала щелчок замка. Я не могла видеть его сквозь матовое стекло душевой. Я слышала, как он вошел, прикрыл за собой дверь, но створка душевой не шевельнулась. Должно быть, он сел на пол возле ванной, привалившись спиной к двери.

– Эй, Анита, – позвал он.

– Эгей, – поддержала я.

– Не возражаешь, если я немного приоткрою створку?

Я задумалась. Наконец, я ответила:

– Да.

Он отодвинул заднюю створку, подальше от льющейся воды. Я повернула голову, так что теперь могла его видеть. Я обнимала колени, притянув их к груди, и опиралась на них щеками. Он надел один из халатов. Я смотрела в его голубые глаза, его шелковые волосы торчали вокруг головы в явном беспорядке. Я видела его спящим, и его волосы так не торчали.

– Что случилось с твоими волосами? – спросила я.

Он почти улыбнулся, но получилась гримаса, потом ответил:

– Что‑то было на моей подушке, а потом я случайно провел рукой по волосам.

– Что‑то было на твоей подушке?

Он пристально посмотрел на меня.

– О, – только и смогла сказать я и снова отвела взгляд.