|
И остановились только... сам догадываешься. - Не догадываюсь - знаю. - Смотри сюда. - Она показала на карту мира, испещренную черными и красными пометками. - Я здесь обозначила общины, которые ведут вещание. Наверняка должны быть и тысячи других, которые радиопередач не ведут. Как ваша в Эскдейле. Красные птички - это уцелевшие коммуны. Черные - это те, которые перестали передавать. Почему - к несчастью, очевидно. Обезумевшие взрослые работают эффективно. Они выбирают цель, потом что-то запускает механизм нападения, которое они ведут абсолютно самозабвенно. Им все равно, сколько из них погибнет. Лишь бы добиться полного разрушения общины - и смерти всех ее участников до последнего человека. - Ты так говоришь, будто за всем этим есть какой-то общий план. Будто взрослыми кто-то управляет. - Управляет, Ник. - Кто? - Это долгая история. И раньше, чем мы к ней приступим, расскажи мне про Ника Атена. - Она широко усмехнулась. - Хотя мы трахались, как бешеные, я ничего про тебя не знаю. Хотя... - она кивнула на рацию, - Шейла говорила, что ты вызвал что-то близкое к религиозному поклонению. - Синдром мессии? - А, значит, ты об этом слышал. Да, в часы великих опасностей существует инстинктивная тяга к появлению мессии, или героя, который снова спасет мир. - Ну, так во мне они получили не того человека. Я оказался просто говном. При этих словах у меня в мозгу промелькнули миллионы образов. Сара. Дэвид Миддлтон, умоляющий меня взять власть и потом вышибающий себе мозги. Я не был дома, когда мама с папой убивали Джона. Певучие Сестрицы, висящие на стене сарая. Вина, моя вина! Всех их я мог спасти, будь я хоть наполовину так хорош, как люди обо мне думали. Я выхлестнул пиво одним глотком. Оно успокоило пересохшую глотку, как бальзам. - Кажется, это тебе было нужно, - сказала Бернадетта: - Я принесу еще. Когда она вернулась, мы обменялись рассказами. Как всегда в то время, люди рассказывали друг другу, что случилось в день, когда мир сошел с ума. Бернадетта жила с матерью, которая работала хирургом, в деревне у конца озера. В воскресенье, ДЕНЬ ВТОРОЙ, Бернадетта проснулась в девять. Ничего необычного не было. Она думала, что мать отсыпается после трудной недели в больнице. К середине дня она пошла проверить. Мать она нашла в постели мертвой от передозировки лекарства. Рядом на столе лежал ее дневник. Запись кривыми печатными буквами лишь отдаленно напоминала обычную скоропись матери. Запись была сделана в ночь наступления безумия в два часа пополуночи. Ненавижу Берни. Шумы в комнате. Голоса кричат. Никого нет. Они кричат: убей Берни, убей ее. Спаси себя, убей Берни. Не понимаю. Голоса требуют. Ненавижу Берни... нет... нет. Я ее люблю. Явные признаки душевной болезни. Ощущение огромной опасности. Единственное спасение - убить Берни. Нет, это Берни в опасности. 2.45. Последние двадцать минут каталась по спальне, кусая простыни и собственные руки. Такое чувство, что сражаюсь с кем-то у меня в голове. Кем-то очень сильным. Сумела проглотить транквилизаторы, Теперь очень спокойная, голова очень ясная. Но я знаю, что это ненадолго. То, что в голове, захватывает надо мной власть. Когда оно победит, я, Мэри Кристофер, исчезну навеки. Тогда то, что в моей голове, с помощью моего тела убьет Берни. Я знаю, что мне делать. Прощай, Берни. Прости, что пришлось оставить тебя вот так. Ты всегда была для меня всем, Берни. Люблю тебя. Мама. Потом какие-то каракули, в которых уже не было смысла. Когда Бернадетта очень аккуратно клала дневник обратно в ящик, ее глаза блестели. - Через несколько часов, - сказала она, - я увидела, что не только моя мать лишилась разума. Так было со всем взрослым населением. А что было с тобой. Ник? Я рассказал. Когда я дошел до похищения и странного эксперимента, который родители устроили, хватая детей и завозя их на сотни миль, Бернадетта вдруг выпрямилась. |
