|
Электричество - это как кровь в жилах. Ее не замечаешь, пока она не перестанет течь. На город легло что-то холодное, инертное. Дома вдруг стали темными даже при солнце. Стало тише. Остановились все кондиционеры и вентиляторы, от которых шел фоновый шум. Впервые я понял, что одиночество - это не просто отсутствие людей. Одиночество имеет форму, оно присутствует так ощутимо, что просто давит. И надо что-то сделать, иначе оно начнет тебя душить. И надо перестать просто кружить по городу, как теленок возле мертвой матери. Она мертва, а мне надо вырваться. В конце концов вышло так, что принимать решение мне не пришлось. В сотне ярдов от меня, сбиваясь в кучу, стояли люди. Они выходили из боковых улиц. Среди них были и те, что напали на Стива. И его живая кровь засыхала корками у них на лицах и руках. Я свернул в боковую улицу, идущую к вокзалу. Она провела меня мимо "Макдональдса". Ресторан заполнял дым. Я никогда не узнал, что сталось с теми девочками, что подавали мне еду двадцать минут назад. Казалось, люди выходят из кирпичных стен. Они шли к Клок-Корнеру, традиционному центру города, будто там что-то объявят, и они должны там собраться. Среди них не было ни одного моложе двадцати. Издали донесся чей-то крик боли - и через секунду оборвался. Покрывшись холодным потом, я бежал по узкому переулку. Но в мою сторону шли пятеро мужчин лет сорока. Я бросился налево по узкой боковой улочке между высоких кирпичных стен. Хреново дело, хреново... Я оглянулся. Они шли за мной. Хреново. Впереди, загораживая мне путь, стоял большой оранжевый грузовик, и открытая водительская дверь упиралась в стену. С колотящимся сердцем, хрипло и отрывисто дыша, я рванул сильнее. Надо будет поднырнуть под дверцу и бежать, пока не лопну. Или будет как со Стивом. Эти ублюдки спляшут на моих сердце и легких и бросят меня воронам. Бросившись в щель между грузовиком и стеной, я нырнул под дверцу - и скорчился там. Впереди меня в мою сторону медленно шли трое мужчин. Нет, это не было нарочно подстроенной западней. Но стало ею. Пятеро за мной уже почти дошли до кормы фургона. Я влез в кабину. И тут я почувствовал, что Господь меня не оставил. В замке зажигания болтались ключи. Двигатель заурчал, когда я захлопнул дверь и защелкнул замок. Снаружи на меня смотрели два лица - бесстрастные, без выражения. Такие были у толпы перед тем, как они бросились на нас со Стивом. Дрожащими руками я стал отжимать ручной тормоз, газуя так, что по переулку поплыли клубы дыма. Те, что спереди, уже почти дошли до машины, лица в окнах прижались сильнее, и мускулы этих лиц свели их в выражение чистой, блядской, нечеловеческой ярости. - Давай, ты, мудак! - крикнул я сам себе. Руки у меня были как картофельное пюре. Ничего не работало; мотор ревел, как раненый слон, визжали шестерни, прожевывая осколки стали. Дверная ручка стала поворачиваться. Они хотели внутрь. Они хотели разорвать меня на части. Они... БАХ! Передача захватила ось. Грузовик поехал. Я вдавил педаль. Мотор взревел, и кирпичные стены слились в оранжевые полосы. Слава Иисусу и всем его ангелам, я в самом деле поехал! И отвернулся от боковых окон. Мне не хотелось видеть, что сталось с теми лицами. Грузовик летел по переулку, как снаряд в стволе пушки, с зазорами по каждой стороне не больше ладони. Грузовик пролетел мимо "Макдональдса", который уже пылал. Я резко взял вправо. Это была улица с односторонним движением, и я ехал против него. И плевать мне было - глубже некуда. Я не остановлю эту оранжевую дуру, пока не отъеду на много миль от города. А что тогда делать? Только Бог знает... Отрезать себя от Донкастера - это было как перерезать пуповину, связывающую меня с этим городом уже семнадцать лет. Это было больно. Но надо было сделать, иначе город меня убил бы. |
