— Как зачем? Им ремонт колокольни надо делать, стало быть, требуется материал оплатить и мастеров…

— Вы, Иван Сергеевич, меня не поняли. Зачем этот монастырь вообще нужен?

— Как же, не нужен, что ли? — От неожиданности Жемарин чуть не задохнулся. — Я сам молиться туда езжу, там послушники и монахи спасаются.

Горский тихо, но четко произнес:

— Спасаются? Ну да, конечно. Они спасаются от общественно полезного труда. Кому нужно, что они поклоны перед иконами бьют? Никому от этого пользы не будет. Потому что Бога нет. Это давно знают все образованные люди. И ваши пять тысяч вы выбросили собаке под хвост.

— Да вы материалист… Даже хуже — нигилист!

Горский свысока посмотрел на купца:

— Да, я материалист и горжусь этим. Ни в иконы, ни в монастыри, ни в Бога я не верю. Верю лишь в Чистый Разум. И только. Извините, вы читали «Персидские письма» Монтескье? — Ехидная улыбка вновь заиграла на лице Горского. — Ах, я забыл, что вы не читаете такую «дрянь». Иначе вы поняли бы, насколько прогнил существующий строй со всеми его буржуазными предрассудками. Я мечтаю о строе социального равенства, свободы и справедливости. Только разум должен править миром. Социализм и ничто другое приведет нас к этому.

Жемарин покачал головой:

— Вы можете иметь любые понятия. Это ваше личное дело. Только я попрошу моим детям не втолковывать ваши «передовые» идеи. Вы обещаете мне?

Горский хмыкнул:

— Вполне! Когда они вырастут, они, возможно, сами поймут заблуждения их отцов и дедов. Они раздадут ваши богатства людям и станут честными тружениками. А если не поймут великих идей, то и эти нечестные богатства у них отнимут другие и поровну разделят между всеми трудящимися.

Желая миром закончить этот странный и наивный спор, Иван Сергеевич улыбнулся:

— Буду молить Бога, чтобы ваши идеи поскорее улетучились.

Он все-таки ценил начитанность Горского и его математические знания, поэтому терпел тот вздор, какой нес молодой, человек.

К тому же Иван Сергеевич жалел его отца, пожилого человека, у которого на родине — то ли в Петербурге, то ли в Варшаве — случились какие-то неприятности — он работал прежде бухгалтером. По этой причине Горский-старший был вынужден бежать в Тамбов.

Здесь с ним познакомился Жемарин и пригласил помогать в составлении квартальных и годовых отчетов. Через отца в дом к купцу попал и его сын.

Несмотря на эрудицию Горского, товарищи его не любили и никто не дружил с ним.

Впрочем, Витольд, вопреки естественной потребности в дружбе, свойственной юношескому возрасту, и сам держался особняком. Окружающих он презирал: бедных — за бедность, богатых — за богатство, а всех вместе — за их удовлетворенность существующими порядками в обществе. И вообще за то, что они живут на свете. Ненависть эта была скорее физиологической, нежели политической.

За неделю до описываемых событий Горский зашел к своему знакомому Ноговикову. Знакомый куда-то отлучился на минутку, а гость заметил пятиствольный револьвер, лежащий на подоконнике.

«Шикарная игрушка! — обрадовался Горский. — Мне такая пригодится».

Он взял револьвер в руки, повертел — тот был заряжен. Услыхав шаги возвращающегося в комнату Ноговикова, он быстро сунул оружие в карман.

Надо заметить, что Витольд преподавал математику еще и сыну городского архитектора Мейснера. В тот день, придя к нему в дом, он увидел на столе стакан, в котором лежали патроны.

«Надо же! — приятно удивился Горский. — И впрямь: на ловца и зверь бежит. Пули, кажется, как раз подходящего калибра».