Он ссыпал содержимое стакана в карман и как ни в чем не бывало стал дожидаться своего ученика, который пошел за аспидной доской.

Когда тот явился, Горский спросил одиннадцатилетнего мальчугана:

— Скажи, Мейснер, если бы у какого-нибудь мальчишки оказалось столько игрушек, что он не только поиграть во все не успевает, но у него не хватает времени даже притронуться к ним, так если бы у этого мальчишки забрали бы некоторые из этих игрушек и раздали трудя… то есть нуждающимся в них, это было бы справедливо?

Мальчуган вытаращил глаза и, плохо понимая, что ему говорит учитель, согласно кивнул:

— Ну да…

— Молодец, Мейснер! — хлопнул его по плечу Горский. — Из тебя вырастет настоящий борец за социальную справедливость.

…Едва Горский вернулся домой, как раздался стук в дверь.

На пороге стоял сосед-слесарь Петр Алексеев со своим сыном Николаем.

— Вот, сделал, — прохрипел вечно пребывавший в подпитии слесарь. Он протянул тяжелую металлическую болванку. — Как обещали, барин, полтинник с вас.

Эта болванка, похожая формой на кофейный пестик, возникла из старинного массивного безмена, который утром Горский отдал в работу слесарю. Когда Горский остался один, он несколько раз, словно пробуя руку, тяжело ухнул болванкой по постельной подушке.

— Всякое серьезное дело требует основательной подготовки, — самодовольно заключил Горский. — Пусть в гордом одиночестве я буду бороться за социальную справедливость. У Жемарина, высасывающего кровь из трудящихся, тысячи и тысячи рублей. А я, особа куда более одаренная природой, не имею в наличии сущих грошей, чтобы съездить хотя б на две недели в Ниццу.

Походив по комнате, помахав болванкой, он отправился на кухню. Это было просторное помещение в тридцать квадратных аршин.

Поставив в углу гладильную доску, Горский поднял заряженный револьвер и выстрелил. Пуля насквозь пробила дерево и застряла в стене.

— Прекрасно, Печорин! — воскликнул Горский, сам себя называвший этим именем и восторгавшийся этим персонажем. — Я стану героем нашего времени. Вперед, на борьбу с классовой несправедливостью! Да поможет мне Вельзевул!

В тот февральский вечер 1868 года, когда Горский вкушал от вкусного стола Жемарина и проявлял неуместную в связи с задуманным педагогическую принципиальность, он был полностью готов перейти к решительным действиям. Орудия убийства уже несколько дней Горский таскал с собой: револьвер в кармане, а болванку в портфеле.

Гимназист оставался совершенно спокоен. Сердце бешено не колотилось, кровь не ударяла в голову, рука не дрожала.

Горский наблюдал за собой как бы со стороны и оставался от собственной холодности в полном восхищении. «Это оттого, — говорил он сам себе, — что меня ведет благородная идея».

Идея гимназиста была так проста, что о ней Можно сказать в нескольких словах. Первое: следовало уничтожить всю, буквально всю семью Жемариных. Второе: перебить прислугу и всех свидетелей. Третье: забрать как можно больше добра из дома купца-эксплуататора, чтобы до конца жизни обеспечить себя.

Когда Жемарин-старший с детьми отправился на прогулку, Горский хотел остаться в доме. За время их отсутствия он был намерен убить всех домочадцев.

То же ожидало бы возвратившихся после катания.

Но Иван Сергеевич, желая доставить удовольствие сыну бедного бухгалтера, настойчиво пригласил:

— Витольд Людвигович, поедемте покатаемся! И потом домчим вас до дому.

Делать было нечего, Горский согласился.

«В этом есть социальная справедливость, — подумал он. — Эксплуататор доставляет удовольствие порабощенному капиталом.