— Сударыня, еще не скоро отойдет поезд. Прошу вас остаться еще на несколько минут. Мы сейчас допросим обер-кондуктора. Я полагаю, что его показания должны иметь для вас большой интерес.

Анжель поклонилась.

— Я останусь, — ответила она.

Ввели обер-кондуктора Малуара, и допрос возобновился.

Утром 12-го Сесиль встала с постели глубоко опечаленная. В этот день должен приехать отец.

С того злосчастного вечера, как она ходила в лавку, она обдумала свое положение со всех сторон.

После отказа Анжель оставался один лишь выход — признаться чистосердечно отцу. Как бы ни были ужасны последствия признания, невозможно было его избежать. День и ночь Сесиль горела в лихорадке. Ее мозг работал без отдыха. Она представляла, какая сцена произойдет между нею и отцом, когда он узнает, что в его отсутствие она увлеклась до того, что носила под сердцем живое доказательство своего позора.

Наверное, гнев отца будет ужасен. Сесиль решила — если отец не убьет ее — дать пройти первой вспышке гнева и затем смело сказать:

— За что вы меня упрекаете? До женитьбы на моей матери у вас была любовница и от нее дитя… Вы обольстили мать вашего ребенка — меня тоже соблазнили. Вы не имеете права меня упрекать, потому что и сами не безгрешны.

Хотя Сесиль и потеряла письмо, но твердо помнила его содержание. Если поезд не запоздает, если он наймет на станции хорошую лошадь, то в половине девятого, никак не позже четверти десятого; он уже будет в Батиньоле.

Ни на минуту Сесиль не приходила мысль встретить отца. Она была в высшей степени ленива и эгоистична. Лакомка, чрезвычайно тщеславная, вспыльчивая и чувственная, она была воплощением главных смертных грехов.

Однако же она сообразила, что отцу будет необходимо подкрепить свои силы по приезде, и потому отдала приказание Бригитте приготовить завтрак.

Бригитта повиновалась без малейшего возражения, мысленно спрашивая себя, что поделалось с ее барышней в последние дни и почему она не поехала встретить отца.

Добрая и преданная женщина не вполне понимала характер своей госпожи. Многие стороны его она видела ясно, но до этого дня не предполагала, чтобы Сесиль так холодно относилась к отцу. Такое открытие сильно ее опечалило.

Это не мешало ей обожать барышню, которая не платила ей той же монетой, так как старое морщинистое лицо Бригитты внушало ей отвращение. В своих мечтах она думала:

«Когда мы разбогатеем, я найму хорошеньких, кокетливых горничных и добьюсь от отца, чтобы он эту древнюю рухлядь запрятал в какой-нибудь угол, где она мне никогда не попадется на глаза».

В половине девятого служанка накрыла стол. Сесиль, стоя совсем одетая в своей комнате, смотрела на часовую стрелку:

— С минуты на минуту он приедет… — шептала она. — Я соберу все силы, покажусь не только спокойной, но даже веселой, но не стану откладывать неизбежного объяснения. Лучше поскорее покончить… Я перенесу бурю. Отец захочет знать имя моего возлюбленного, скажет, что тот должен загладить свой проступок… Глупости!… Честь вовсе не замарана, если все останется шито-крыто… Разве я могу выйти замуж за такого человека? Комедианта? Да я еще не сошла с ума! Отец делает меня богатой, а богачи могут на все рассчитывать… Мне нужна прекрасная партия, и никогда я не буду женой какого-нибудь Поля Дарнала! Никогда! Никогда! Я откажусь назвать своего любовника, скажу, что он умер…

Взгляд Сесиль устремился на часы. Было девять часов.

— Как он долго не едет, — произнесла она с удивлением и нетерпением. — Уж не отложил ли время отъезда?

В эту минуту кто-то тихонько постучал в дверь. Сесиль задрожала.