Вот клочок бумаги; хорошо я сделал, что не сжег его, — прибавил он, беря в руки квитанцию марсельского банкира. — Надо его сохранить и беречь, как зеницу ока, так же хорошенько припрятать и завещание.

Анджело положил обе бумаги в портфель Жака вместе с банковскими билетами.

— Теперь надо все это сжечь, — продолжал он, показывая пальцем на бумаги, сложенные на углу стола, — туда же я присоединю и письмо, найденное на улице Дам.

Продолжая разговаривать сам с собой, итальянец обшаривал карманы пальто и визитки, но без всякого результата.

— Однако же я положил это письмо сюда, — шептал он, нахмуриваясь, — вот сюда, в левый карман, я хорошо помню… наверное, сюда…

Он осматривал все карманы, ничего не находя, и продолжал:

— Нет! Его нет!… Я его потерял!… Но когда, где? Может быть, в вагоне, в отеле, в Дижоне или в театральном кафе! Как теперь узнаешь!…

Но внезапно складка на лбу разгладилась.

— Да что мне за дело? — сказал он вслух. — Если его найдут, тем лучше! Такая находка поведет полицию по ложному следу, а я — в стороне. Самый хитрый полицейский не догадается, что письмо было потеряно не раз, а два раза… Ну, все к лучшему!

Успокоившись, Анджело бросил ненужные бумаги в камин, как поступил с собственными в день своего отъезда из Парижа, зажег спичку и подложил ее под один листок.

В одну минуту все вспыхнуло. Он отошел от камина только тогда, когда вполне уверился, что все бумаги превратились в пепел.

Тогда он сменил белье, оделся как следует, вычистил свой костюм, открыл кожаный сак, взял оттуда несколько тысячефранковых билетов, положил в бумажник с квитанцией марсельского банкира и завещанием Жака и опустил бумажник в боковой карман пальто.

Заперев сак, Пароли спрятал его в тюфяк на постели, предварительно подпоротый, затем взял шляпу и спустился вниз.

— Приготовьте счет, — сказал он жене консьержа, — я теперь ухожу, но скоро вернусь.

— Все готово, monsieur Пароли, он уже давно у меня в ящике.

— Прибавьте, сколько следует с меня до ближайшего срока, и предупредите хозяина, что я съезжаю.

— Он живет в конце улицы, я сейчас к нему схожу.

— Я же пойду завтракать, а вернувшись, расплачусь.

Итальянец ушел, а через час вернулся.

Анджело заплатил старый долг и к тремстам шестидесяти двум франкам пятидесяти сантимам, приходившимся на долю хозяина, прибавил десять франков в награду жене консьержа.

— Когда вы выедете, сударь?

— Мои сборы не долги, я возьму с собой только чемодан…

— А мебель?

— Вы называете эту рухлядь мебелью из простой вежливости. Я вам ее дарю, голубушка; с этой минуты она ваша, и можете ею располагать по своему усмотрению.

Жена консьержа тотчас же сообразила, что от продажи старой мебели она выручит два луидора, и рассыпалась в благодарностях от избытка чувств, прибавив даже растроганным голосом:

— Какая досада, что вы от нас выезжаете! Такой прекрасный жилец!

Итальянец не мог удержаться от улыбки.

— Аккуратный плательщик, не правда ли? Что делать! Моя новая должность не позволяет мне оставаться в Париже.

— Но мы еще увидимся?

— Да, сегодня вечером.

— Так до свидания, monsieur Пароли.

А между тем на станции Лионской железной дороги допрос шел своим чередом. Допросили всех служащих поезда. Выслушали и контролеров, отбиравших билеты у выхода, но никто не мог дать ни малейшего указания на личность убийцы.

Инспектор дороги был в свою очередь подвергнут допросу, но и он ничего не мог сообщить, зная только то, что было передано ему по приходе поезда.