– Оливия? – Он прикоснулся рукой к щеке, мокрой от слез. Небо, сколько же вынесла эта бедняжка! Он знал гладиаторов, сама их профессия диктовала им грубость. Быть игрушкой в руках смертников ради ублажения прихотей развратного мужа – доля, хуже которой ничего и представить себе нельзя. Как она терпит все это? – Оливия!

Голос его был сочувственным, и она повернулась к нему и увидела в темных глазах жалость. Капля переполнила чашу, она уже давно не надеялась на чье-либо сострадание – ужас, унижение, стыд едва не убили ее. Оливия затряслась в беззвучных рыданиях, пытаясь вырваться из объятий. То, к чему понуждал ее Юст, предстало вдруг пред ней во всем своем отвратительном свете и сделалось невозможным. Она лучше умрет, чем даст к себе прикоснуться тому, кто ее пожалел.

Сен-Жермен понимал, что с ней творится, и терпеливо ждал, не размыкая рук. Потом еле слышно шепнул:

– Пусть смотрит.

На этот раз его поцелуй был вдумчивым и неторопливым.

– Нет. Не могу. Не надо,- выдохнула она.

– Надо.- Он целовал ее влажные веки, брови, виски.- Надо, Оливия.- Нежный и настойчивый, он был терпелив. Он позволил ей полежать спокойно рядышком с ним и почувствовать себя защищенной. Он перебирал пальцами звенья ее позвоночника, едва их касаясь и спускаясь все ниже и ниже. Он чувствовал, как содрогается плоть, обремененная жарким желанием, долгие годы не находившим себе разрешения. – Отдыхай, Оливия, отдыхай.

Она сделала последнюю нерешительную попытку его отстранить, потом свободно вздохнула и замерла в ожидании. Ей не хотелось больше сопротивляться. Ей хотелось лежать вот так и лежать. Если уж ей приходится потакать низменным склонностям собственного супруга, то почему бы не получить от этого что-нибудь для себя? Шелк одежд странного чужеземца приятно холодил ее кожу, его небольшие руки были ласковы и осторожны. Оливия изогнулась всем телом, потом повернулась и, повинуясь порыву, прижалась к нему.

Между ними внезапно вспыхнули понимание и приязнь, они оба такого не ожидали, и оба были потрясены. Столетия минули с тех пор, как Сен-Жермену довелось испытать нечто подобное; он растерялся, не зная, как быть. Только что жажда и вожделение влекли его к роскошному женскому телу, и в один миг все это схлынуло, вдруг не плоть Оливии, а сама Оливия сделалась средоточием всех его устремлений. Он встревожился, ибо стал уязвимым, и снял свою руку с ее бедра.

Глаза их встретились: в синих цвела робкая радость, темные словно бы опечалились.

– Что с тобой? – спросила Оливия, трогая узким пальчиком его губы. Ей нравится это лицо, решила она. Ей нравятся эти большие магнетические глаза, широкий лоб, темные брови, высокие скулы и классический, не совсем, правда, прямой, нос, ироничный рот и твердо очерченный подбородок. Хорошее лицо, сказала себе она, очень хорошее, замечательное, таких не бывает.

Он отдавался ее взгляду, ощущая, как внутри поднимается новое, неодолимое и давно не тревожившее его чувство зарождающейся любви. Охваченный щемящим смятением, он лежал оглушенный и обездвиженный, еле слышно повторяя лишь одно:

– Позволь, о позволь мне жить для тебя… Оливия не знала, что на это ответить. Она и сама

трепетала как в лихорадке, все теснее и теснее прижимаясь к мужскому сильному телу, такому крепкому, такому надежному, и томление, в ней разраставшееся, исторгло из уст ее жалобный стон. Он понял, он услышал призыв, и его руки с удвоенным пылом вернулись к прерванному занятию. Она разворачивалась навстречу изнуряющим ласкам, слабея от разгорающегося желания, и с каждым касанием в ней все туже и туже закручивалась огненная, неизвестно кем помещенная в ее ставшее невероятно податливым тело спираль.