– Да,- сухо кивнула Оливия.- Подлость – его отличительная черта.

Послышался осторожный стук в дверь, и Ромола оглянулась.

– Это ты, Этеокл?

Это был действительно грек, он нес целый поднос угощений. Там теснились и финики, исходящие соком, и сладкие пирожные, и маленькие слоеные пирожки с мясной начинкой, и сдобные булочки с ветчиной, и рулеты из тонкого теста, обжаренные в кипящем масле и присыпанные орехами. В центре подноса возвышался стеклянный кувшин с горячим отваром из яблок, увенчанный облачком взбитых яичных белков.

– Но это же просто пир! – вскричала Оливия.- Немедленно все унеси.

– Гедрика заявила, что ты не уйдешь из своего дома, как вольноотпущенница, отведав лишь пшеничных лепешек.- Этеокл поставил поднос на стол и демонстративно скрестил руки.- Она говорит, что на кухне еще полно всякой всячины, а это все надо съесть.

Оливия, порозовев от смущения, быстро взглянула на мать.

– Передай Гедрике, что я соскучилась по ее стряпне и что ничто другое не могло бы меня порадовать больше.

Это были правильные слова, и Этеокл тут же смягчился.

– Обязательно передам, госпожа. Гедрика будет счастлива- Он вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

– Что на кухне и впрямь довольно еды? – тихо спросила Оливия, глядя на угощение.

– Полагаю, нет.- Ромола вздохнула.- Мы всегда поджимаемся, у нас мало денег. Я даже подумываю о продаже одного из рабов, но они все пожилые, и много с этого не возьмешь. Кроме того, никому из них не хочется к новым хозяевам, ведь они столько лет жили со мной.

Оливия порывисто взяла мать за руку.

– Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Деньги? Ну что же, я их найду.

– У своего мужа? – резко спросила Ромола.- Я тронута твоей заботой, Оливия, но ничего от него не приму. Я сыта по горло его в нас участием.

– А если я попрошу их не у него? Если я найду деньги у кого-то другого? – Оливия вдруг подумала о Сен-Жермене. Они, правда, в последнее время не видятся, но он… так богат.

– У кого же? – спросила Ромола.

– У друга.- Оливия отвела взгляд.

– У любовника? – с осуждением произнесла мать.- Ты заводишь любовников еще до рождения первенца?

Ответом ей был громкий язвительный смех.

– У меня было столько любовников, мама,- Оливия дернула головой,- что всех и не упомнишь. Нет, неправда Я помню каждого, только не хочу вспоминать.

Ромола была потрясена

– И Юст о них знает? Возможно, именно потому он и ополчился на нас? – Гордая римлянка вперила в дочь гневный, испепеляющий взгляд.

– О да, он все знает. Он сам выбирает их для меня.- Голос гостьи сорвался, она с трудом удерживалась от слез.- И заставляет меня завлекать их. Самых ужасных, от которых бегут даже шлюхи. А потом следит за нами из тайника. Или выходит и помогает насильникам.

– Понятно.- Глаза патрицианки окаменели. Она сидела не шевелясь, с лицом, походящим на греческую трагедийную маску.- Как долго все это длится?

– Долго, мама. Практически, со дня свадьбы.- Оливию жег стыд, она не смела поднять веки.- Однажды я пыталась поговорить об этом с тобой.

– Покарай его, мать Исида! – вскричала Ромола, вновь наливаясь гневом.- Он погубил наш род!

Оливия только кивнула.

– Я пыталась его урезонить, но он пригрозил, что посадит отца в тюрьму. Он сказал, что купил меня, как рабыню, а рабы обязаны повиноваться своим господам.- Она потянула за край скатерти и принялась мять пальцами ткань.

Ромола выпрямилась и почти спокойно сказала:

– Когда обезглавливали твоего отца, Юст наблюдал за казнью. Он видел все.- Она взглянула на стол.