Даже проведя столько лет в Великобритании, немец так и не смог освоить тонкости английского языка. Майкл не раз убеждался, что шутить с Дортмундом опасно, ибо языковые нюансы ускользали от него.
– Хорошо. – Немец кивнул. – Знаете, я храню эту тайну уже много лет, с самого детства. Мне тогда было лет семь или восемь. – Он встал с дивана, прошелся по кабинету, остановился перед окном иллюминатором. В свете утреннего солнца старик казался высохшей мумией. – Я знаю, что должно случиться, доктор Теннент. У меня иногда бывают видения. Но я всегда вижу только плохое.
Майкл некоторое время смотрел на него в ожидании продолжения, а потом поинтересовался нейтральным тоном:
– Стало быть, вы ясновидящий? Вы это хотите сказать? В этом и заключается ваша тайна?
Дортмунд подошел поближе, остановился, положил костлявые пальцы на полированную рукоятку своей трости из красного дерева и уставился на врача слезящимися глазами.
– Мне в жизни особо нечем гордиться, – сказал он. – И этим я тоже не горжусь.
– Расскажите мне, что же вы видите.
– Я знаю, когда с тем или иным человеком случится трагедия. Я принял решение пройти у вас курс лечения, потому что хотел перед смертью искупить свою вину. Но я не нахожу искупления, во всяком случае пока, однако я многое вижу, и, возможно, именно поэтому я и говорю с вами. Может быть, я послан судьбой, чтобы предупредить вас.
– О чем предупредить?
– Вы потеряете женщину, которую любите.
Майкл чуть было не сказал: «Вы опоздали на три года», но сдержался. Он отвернулся, чувствуя себя неловко под взглядом старика. Когда он снова взглянул на Дортмунда, тот по прежнему смотрел на него со странной безысходностью. Майкл решил не усугублять ситуацию. Он не хотел поощрять фантазии старика, задавая ему вопросы. Надо все взвесить и хорошенько подумать, прежде чем дать пациенту ответ. Какие у него еще есть любимые женщины? Только мама, а ей уже семьдесят девять, да и здоровьем она не может похвастаться. Если мама вскоре умрет, то он не хочет об этом знать… а уж тем более от такого человека, как Дортмунд.
Майкл посмотрел на часы и, к своему облегчению, увидел, что пятьдесят минут истекли.
– Пожалуй, на сегодня достаточно, – сказал он.
После ухода Дортмунда Майкл добавил в его историю болезни еще одну запись: «Склонен к суициду».
Поскольку следующий пациент опаздывал, у него появилось несколько свободных минут. И Теннент, преодолевая себя, позвонил матери. Голос ее звучал бодро. Она сообщила, что отец отправился в Лимингтонскую гавань, возится там со своей лодкой. А они с подругой собираются посетить выставку цветов.
Разговор с матерью приободрил Теннента. В отличие от его пациентов, да и от него самого тоже, родители Майкла обрели в этой жизни удовлетворение и душевный покой.
8
Мокрая от пота, не в силах пошевелиться, Тина Маккей лежала на жесткой металлической поверхности – руки и ноги связаны, а голова зажата в тисках. Она смутно осознавала, что в мочеиспускательный канал ей вставили катетер. Бедняжка понятия не имела, который теперь час и где она находится.
– Хочешь знать кое что?
Она испуганно уставилась на своего мучителя, пытаясь думать, несмотря на страшную боль во рту.
Томас Ламарк, держа в облаченной в резиновую перчатку руке щипцы, какими стоматологи вырывают зубы, стоял над ней и смотрел сверху вниз своими ласковыми серыми глазами.
– Успокойся, Тина, не всякое знание приносит боль. Для тебя то, что я скажу, может оказаться полезным. Моя мать всегда твердила мне о пользе хороших манер, ты меня понимаешь? Жизнь – это длительное обучение. Непрерывно узнавая что то новое, человек становится лучше. Разве ты не хочешь стать лучше, Тина?
Его низкий голос звучал до нелепого сочувственно. |