Я делаю левый поворот, затем еще раз поворачиваю налево и въезжаю на стоянку, предназначенную для большегрузных автомобилей. Здесь стоит высокий черный катафалк, сверкающий на солнце, а рядом с ним припаркованы несколько дорогих седанов. Вероятно, они принадлежат семейству покойного, которое прощается с ним в похоронном бюро.

– Вот сюда, – говорит МакДонахью.

Он входит в пристроенный гараж, минуя «Додж-Караван», в салоне которого смонтированы направляющие салазки. Позади него стоит фургон, который был на кладбище. Какой-то юноша смывает с него грязь, поливая водой из зеленого садового шланга.

– Человек из Джексона уже прибыл? – обращается к нему МакДонахью.

– Еще нет, сэр.

– Вам повезло, – бросает он мне через плечо.

За воротами гаража открывается короткий коридор, вдоль обеих стен которого выстроились перевернутые гробы, закутанные в пластиковую пленку. Он ведет к двери, на которой красуется знак биологической опасности. МакДонахью стучит в дверь, но никто не отзывается. Тогда он распахивает ее.

Гроб с телом моего отца стоит на полу комнаты для бальзамирования. Его бронзовая поверхность вытерта насухо – вероятно, чтобы избежать попадания грязи в помещение, а не из уважения к покойному. На этот раз я не жду МакДонахью. Я подхожу к гробу и открываю крышку сама.

– Вы сшиваете десны вместе? – задаю я вопрос. – Или пользуетесь игольчатым скобосшивателем?

– А вы разбираетесь в своем деле, – ворчит он. – Мы пользуемся скобосшивателями с тех пор, как они появились в продаже.

Стараясь сдержать эмоции, грозящие поглотить меня, я натягиваю латексные перчатки из коробки, стоящей на столе, склоняюсь над телом отца и прикасаюсь к его губам. Легким нажатием мне не удается их раздвинуть.

– Иногда нам приходится использовать суперклей, – говорит МакДонахью. – Чтобы они не расходились. В остальных случаях бывает достаточно вазелина.

Стараясь не повредить обезвоженную кожу, я нажимаю сильнее.

Губы раздвигаются.

Первое, что бросается мне в глаза, это два кусочка серебряной проволоки, скрученные вместе и спрятанные под губами. Именно они удерживают зубы вместе во время прощания с покойным. Маленькие шурупы вкручены в костную ткань верхней и нижней челюстей с помощью пружинного инжектора. К каждому шурупу прикреплен четырехдюймовый кусочек проволоки. С помощью хирургических щипцов техник скручивает эти два кусочка проволоки вместе, затягивая их до тех пор, пока зубы не смыкаются. После чего ассистент откусывает лишние обрезки проволоки и прячет скрутку так, чтобы ее не было видно.

– Кусачки, – прошу я.

МакДонахью подходит к комоду и принимается шумно рыться в выдвижном ящике.

– Держите.

Стараясь не повредить зубы отца, я зажимаю режущими лезвиями скрученные проволочки и перекусываю их пополам. Нижняя челюсть сразу же отвисает, издевательски напоминая открывшийся во сне рот.

– Вы что-то хотите найти у него во рту? – подает голос директор похоронного бюро.

– Да.

– Что именно?

– Еще не знаю.

Я наклоняю голову отца набок, приоткрываю его рот шире и ввожу в него голову Лены.

– Какого черта вы делаете? – бормочет владелец похоронного бюро.

– Выключите свет, пожалуйста.

Он повинуется.

Через несколько секунд после того, как гаснет свет, мои зрачки расширяются в достаточной степени, чтобы уловить свечение, образуемое ортолидином, вступившим в реакцию с кровью на шерстке Лены. Как я и подозревала, светящийся полукруг на ее мордочке полностью совпадает с верхнечелюстной аркой моего отца.