— Вы, земляне, трудные, беспокойные создания, — рокотал его глубокий голос. — Когда вы вместе, вы способны показывать образцы храбрости, которая может заставить врага перейти порог безумия. Но в то же время, когда рядом больше никого нет, кто бы потом сказал твоим соплеменникам, как ты умер, дух храбрости вмиг улетучивается, и вы падаете, как спущенный воздушный шарик.

— Наследство от стадного инстинкта, как я полагаю, — сказал Маккормак. — Наша раса начиналась с животных, которые охотились за добычей, сбиваясь в стадо.

— Путем тренировки можно преодолеть инстинкт, — ответил дракон. — Разве можно допустить, чтобы мозг разумного существа не занимался самоусовершенствованием?

Теперь, будучи один в своей одиночной камере, Хаг Маккормак кивнул в знак согласия.

«По крайней мере, у меня есть этот чертов монитор, который следит за мной. Может быть, однажды кто-нибудь — Кэтрин или дети, которых дала мне Рамона, или какой-нибудь юноша, которого я вовсе не знаю, — увидит записи, сделанные им».

Он лег навзничь на свою койку, рядом с которой стояла единственная «мебель» — умывальник и унитаз, и закрыл глаза.

«Надо попытаться сыграть в шахматы в уме, попеременно за обе стороны, до тех пор, пока не наступит обед. Дайте мне достаточно времени, и я отточу технику этой игры. Незадолго до еды у меня будут занятия физкультурой. Этот скучный тупица в тюремном балахоне не будет страдать от холода. Может быть, попозже я смогу поспать».

Он не опустил свою смастеренную наскоро занавеску. Штуковина на потолке зафиксировала мужчину, высокого, значительного, более энергичного, чем можно было бы предположить, учитывая обычное однообразие обстановки. Мало что в его облике выдавало 50 стандартных лет, кроме седеющих черных волос и глубоких морщин на удлиненном, вытянутом лице. Он никогда не менял своего облика и никогда не защищал своего лица от воздействия атмосферы многих планет. Кожа лица оставалась темной и похожей на нормальную загорелую человеческую кожу. Выступающий треугольник носа, прямой рот, впалые щеки были как будто бы противовесом его доллихоцефалического облика. Когда он открыл глаза, спрятанные под тяжелыми бровями, они оказались ледяного цвета. Когда он говорил, его голос звучал жестко; и десятилетия службы за пределами Империи, прежде чем он вернулся в родной сектор галактики, совершенно стерли акцент, присущий жителям Эйниса.

Он лежал на своей койке, так яростно сосредоточившись на воображаемом шахматисте, который маячил около него, как облачко тумана, что не обратил никакого внимания на первый взрыв. Только после второго взрыва и реверберации стен его камеры он понял, что это уже повторный звук.

— Что за шум? — он вскочил на ноги.

Третий взрыв тяжело рявкнул и отдался в металле его кельи. «Тяжелые пулеметы», — подумал он почти автоматически, профессионально. Его прошиб пот. Сердце начало неистово колотиться. Что произошло? Он бросил взгляд на видеопорт. Линатавр вкатывался в поле зрения — непримечательный, безмятежный, безразличный. Послышался торопливый стук в дверь. Индикатор вблизи его молекулярного датчика сначала засветился красным, а потом белым светом. Кто-то извне прорубался к нему с помощью бластера. До Маккормака долетели голоса, неотчетливые, но возбужденные и сердитые. С диким ревом по коридору пронеслась пуля тяжелого пулемета, со смачным звуком срикошетила о стену и затихла.

Дверь была не толстой, но достаточно прочной. Сплавы, из которых она была сделана, подались, стали стекать вниз, превратились в маленькое, фантастическое с виду образование, похожее на лаву. Пламя бластера бушевало сквозь образовавшуюся дыру, расширяя ее. Маккормак отпрянул. Озон ударил в ноздри. В мозгу возникла моментальная, почти сумасшедшая мысль: «Нет причин так расточительно тратить заряд».