– Издалека гонишь? - спросил Горецкий.

Мужик кивнул молча, серьезно.

– Вдвоем остались, - сказал он, кивая на парнишку-подпаска, который сел прямо на землю, и как сел, так и заснул без всякой последовательности перехода одного в другое. - Двое, курвы, сбежали…

– Куда ж дальше? - сморкаясь от слез, спросил Горецкий.

– По маршруту, - твердо сказал мужик. - Куда ж еще? Переночуем и тронемся. - И тонко, пронзительно в небо прокричал: - Чтоб не досталась советская корова проклятому фашисту!

– Много сгубилось по дороге? - тихо спросил Горецкий.

– А то… - махнул рукой мужик.

– Ну, ладно, - сказал Степан. - Чего разговаривать на пустой желудок. Помоешься? - предложил он пастуху.

– Не, - ответил тот. - Расслаблюсь… А не имею права…

Мужик и подпасок поели и уснули в сарае, а Горецкий пошел в сельсовет. Он сел за свой колченогий стол и стал разговаривать с Миклухо-Маклаем.

– Такая вот буза, - сказал он великому знатоку пигмеев, смотрящему со стены. - Сам видишь… Он же идет наперерез немцам… Чуешь, где бабахает? А при чем коровы, ежели люди идиоты? Вот то-то… Но он ретивый, он пойдет, у него, видишь, стрелка намалевана… Хорошо бы, коровенок оставить, а, Миклуха? Ты б их, мучениц, видел… Он же сгубит это стадо, он же, сукин сын, его не считает… Давай, Миклуха, решай… Мы с тобой, считай, два мужика тут.

Миклуха на портрете вроде бы как улыбнулся.

Горецкий зашел в сарай и взял топор. Внимательно посмотрел, как мертво, спокойно спит ретивый мужик. А парнишка его, подпасок, спит, как температурный, дергается, что-то выкрикивает и вроде бы даже как рыдает. Он прикрыл обоих стеганым ватным одеялом и пошел в балку. К утру мостика, который лежал на дне Заячьего оврага, не было и в помине. Далеко в стороны растаскал Степан чурбаки и доски, это на тот случай, если у мужика есть пистолет и он начнет завтра им размахивать, чтоб поставили мост на место. Никто не слышал, как одышливо, потливо орудовал негодный к войне председатель. Слишком сильным впечатлением были коровы, да и спалось хутору первый раз с начала войны под утешающее коровье дыхание. Рано утром Степан сказал мужику:

– Не хотел тебе говорить вчера, только не пройти тебе дальше в Раздольскую. Мостик порушен в стратегических целях.

Стратегические цели придумались ночью. Военные слова прозвучали для мужика убедительно.

– Дай мне справку, - сказал тот Горецкому, когда они стояли на обрыве и смотрели на другой его откос. - Дай справку, что моста нету.

– А как же! - ответил Горецкий. - Как же без справки…

И он написал на бумажке с фиолетовой печатью: «Следование коров невозможно по причине отсутствия моста». И подписался. Мужик взял бумажку, посопел и велел дописать: «Стадо принял председатель сельсовета Горецкий».

– Ты можешь остаться, - предложил ему Степан. - Будешь следить, как мы их тут будем сохранять.

– Не, - ответил мужик. - Не… Бумага есть, чего оставаться.

И он исчез вместе с подпаском, ушел в ту сторону, откуда пришел. И молчал хутор, замер хутор, никто и не спросил, куда делся мост, а Степан видел, как бабы Левчуковы шли с козой в балку. Он боялся, что не к месту заорут правду сумасшедшие тетки, и тогда не убедить ему ретивого в своей идее. Застрелит на месте. Тем более что был у того пистолет, был! Но тихо, тихо вернулись с козой Левчучки. Стояли, смотрели, как ручкаются Степан с мужиком, как споро, по коровьим следам уходит тот, и только потом кинулись к Степану.

– Наши теперь коровы?

– Конечно, государственные, - ответил Степан, - но наши.