Это он им сказал напоследок, уже закрывая за ними дверь.

Когда остался один, почувствовал, что сердце вроде бы билось не там, где ему полагается. Оно билось где-то в животе, в потрохах… Такое сбежавшее с места прописки сердце…

ТАТЬЯНА ГОРЕЦКАЯ

«Господи, - думала Татьяна. - Почему?» Это «почему» не имело ответа. Да и глупо спрашивать, почему она замужем за этим человеком, если замужем двадцать семь лет? Как ни разматывает она клубок назад до самого того гвоздя в босоножке, ясности нет все равно. Не просто ведь не любила мужа, а всегда, каждую минуту помнила эти его запавшие в мякоть ногти. И каждый раз все в ней сжималось от отвращения. А замуж пошла, детей родила, ни разу ни на одного мужчину не посмотрела как на мужчину. Господи, почему?

Мать ее очень хотела, чтоб она вышла за Зинченко. После смерти отца мать отнесла в милицию все те вещи, которые, как и все на их хуторе, наменяла во время войны. Пришла и сложила на стол участковому.

– Что я с этим буду делать? - заорал тот.

– Не знаю, не знаю, - сказала мать. - Только пусть власть знает, ничего у меня от тех коров не осталось. Ничего. Можешь прийти и обыскать.

Через несколько дней она возле колодца встретилась с женой участкового. Розовое в лилиях маркизетовое платье из принесенных в милицию обтягивало крутобедрую бабу, даже страшно было за материю и за натянутые в швах нитки. Лопнут ведь! Ничего не сказала мать, ни словечка. Только засобиралась насовсем в Раздольскую. Там в собственном доме помирала ее тетка, вот к ней и решили переехать. В станице зачастила мать в церковь, влилась в команду черноплаточниц, чуть верующих, чуть кликуш, а больше испуганных жизнью баб, которые так страстно, так истово о чем-то просили бога, что это не могло быть хорошо, ибо сквозь религиозную страсть светилась у матери очень земная, очень лютая, очень спрятанная ненависть. Таня не могла понять к кому. Ей, здоровой, красивой девчонке, жилось хорошо, весело. Она участвовала в самодеятельности, пела хорошие песни, занимала призовые места в спорте, история отца не задела ее глубоко, а потом и вовсе растворилась в молодости. Мать ее хорошо по тем временам одевала, потому что научилась шить. Шестиклинки, юбки-солнце, мысики, рукава-фонарики, талия ниже пояса, талия выше пояса - все мать на ней опробовала, но сокрушалась, что шить на нее, большую и полную, трудно. «Фасон бежит», - объясняла мать. Первой в Раздольской мать сшила мини. Увидела его на приехавшей жене Вальки Кравчука Наталье. Тоненькая Наталья прошлась по деревенской улице и заколебала привычное представление о женской красоте и весе. Только Варька со свинофермы упорно доказывала, что бабе вес необходим по причине ее назначения в природе. - Посади, посади, - кричала она, - маленькую картошку в огороде! Что у тебя вырастет! Ботва! Так и от несочной бабы в природе ничего путевого не произойдет. Туберкулезники!

Мать Татьяны ухватилась за Николая Зинченко мертво. Он приехал тогда к ним уже из области, в синем костюме, белой рубашке и галстуке в вишневую полоску. Машину черного цвета с шофером оставил посреди улицы.

– Ну как Ленинград? - спросил Николай Татьяну. - Промерзлась?

Она и правда промерзлась. Все у нее там не получилось. Частная комнатка с узким окном была сырой, хозяйка худая, много курящая женщина, не разрешала ей почему-то ночью ходить в уборную. Естественная надобность превратилась в муку. Она, как назло, все время туда хотела. Это стало каким-то пунктиком. Села писать сочинение и тоже захотела.