Мать его не хочет ехать ни к дочерям, ни к нему. В низко повязанном платке, она по-прежнему стучит по мосту заскорузлыми пятками, неся на базар яички и сало. Стоит в рядах с поджатыми губами, цену просит высокую, но легко поддается на уговор. Деньги лежат у нее в жестяной коробке от московских леденцов, связанные черными круглыми резиночками.

Коробочка стоит за иконой Христа-Спасителя.

– На кого вин похож? - спросила как-то мать Валентина. - Не признаешь? На Степку Горецкого, такие ж щеки запавшие и глаз жалковатый.

– Почему жалковатый? - засмеялся Валентин.

– Не по времени, значит, явился чоловик, - сурово ответила мать. - Зараз у всех глаз бесстыжий, хоть тебя возьми, хоть кого… Глаз, а не видит? Понимаешь?

…В кабинет Кравчука вошли двое.

– Здравствуйте, уважаемый Валентин Петрович! Низко кланяется вам колыбель-родина.

«Я неадекватен, - подумал Кравчук. - Я хочу их выгнать к чертовой матери. Сразу и навсегда. Ишь! Стиль какой… Колыбель-родина…»

Четыре одинаковых ботинка, цвета, который называют желто-горячим… Хорошо называют, потому что это уже не цвет, это уже нечто большее, это уже, если хотите, сущность предмета. Сразу все ясно: и какой мастер шил, и какой идиот продавал, и какой дурак купил. Кравчук не подымал глаз от тупоносых с черными шнурками на белой микропорке чудовищ. Они же, ботинки, делали свое дело. Они шли. И уже стояли почти рядом, и уже жестко зашелестела бумага, и Кравчук уже не мог не увидеть на своем столе карту, которую тут же вспомнил, хоть и не подозревал, что помнит… Это была карта «приложения прямой дороги к узловой станции». Проекту этому лет пятьдесят, а может, и больше. «Заболел» им один красный комиссар, инженер по дорогам. Говорят, на этой идее его крепко поправили в свое время, потому что не до болот было, а выгадывание двухсот километров актуальным не считалось. Жили люди и хай живут. Пришло время бетонный мост им перекинуть, перекинули.

Кравчук по молодости писал об этом проекте, вернее, об его авторе в рубрике «История нашего края». Материала о самом комиссаре было чуть, зато бумажек вокруг этой самой карты куча мала. Материал он назвал «Романтик дорог», вникать в бумаги не стал, потому что ему это было неинтересно. Упор сделал на понравившуюся деталь: в ногу комиссара ранил чуть ли не сам Махно. Факт неточный, но кто это может сейчас проверить? И вот сейчас этот богом забытый проект лежал на столе у Кравчука, и четыре желтых ботинка переминались на зеленом покрытии пола.

– Значитца, - слышал он голос, - считаем, что время ему подоспело, молодежь наша внесла свой расчет, так вы тут суньте дело в руки кому надо, нехорошо, чтоб все загинуло… Оно ж хорошая идея… Смысл в ней государственный…

Оказывается, это необычайно легко сделать: не подымая глаз выше ботинок, одним движением скатать проект в тугой рулончик.

– Не ко мне, товарищи, не ко мне… Идите к дорожникам, а еще лучше в облисполком… Я уезжаю, и надолго… («Не уезжаешь!» - прокричало что-то внутри.) Уезжаю! - закричал он ботинкам. - Кто вас надоумил идти ко мне? Какое это имеет ко мне отношение?

Глаза все-таки пришлось поднять. Глаза. И он узнал их. Старый мужик - сосед через двор. Молодой - учился тремя классами позже. И пахло от них деревней - яблоками и навозом сразу, и не то стыд, не то просто сентиментальность ощутились вдруг глубоко и остро.