Девушка расстегнула и сняла его пояс с ужасными ножами, аккуратно уложив все на старый бочонок, который Ганс использовал в качестве ночного столика. Повернула голову, глядя на него поверх плеча. Ганс с трудом сглотнул, затем еще раз. Он чувствовал себя настоящим чудовищем, исчадием ада.

Девушка повернула к нему лицо, держа руки за спиной, опустив голову, выставив грудь и покачивая бедрами скорее как маленькая девочка, чем соблазнительница. Однако глаза ее и голос принадлежали отнюдь не девочке:

— Ты хочешь меня Ганс?

— Ильс и Эши, кто может не хотеть тебя, Мигни? Я…

В данных обстоятельствах говорить этого не стоило — радостная улыбка озарила лицо девушки, она бросилась к нему, обвила пуками. Ганс стоял не шелохнувшись, одной рукой обнимая Мигнариал, кусая губы и желая: «О Боже! Хочу, чтобы, если я когда-нибудь пожелаю умереть, это не рассматривалось как желание!»

— О, — прошептала Мигни, обнаружив, что прижимается к крайне возбужденному символу мужского естества. Ее руки сплелись сильнее, она еще крепче прижалась к Гансу.

Он погладил ее густые очень мягкие волосы. Откровение и вдохновение разом посетили его, и он тихо произнес вслух:

— Ах, Мигни, Мигни.., хочу, чтобы ты захотела укутаться в мой новый красивый плащ и просто поговорить со мной.

— Возможно, это прозвучит ужасно, — сказала девушка, по-прежнему прижимаясь к его груди, — но знаешь, чего я хочу?

Да, он знал.

Девушка смотрелась прямо-таки опасно-соблазнительно в этом темно-вишневом плаще, особенно сидя, поджав под себя ноги (внутри плаща, благодарение богам). Да, конечно же, она помнила, что сказала ему о коричневом с крестиками горшке.

«А разве он не помнит?» — «Да». — «И он оказался полезным?» — «Да». — Он рассказал ей об этом в ту же ночь, и она была поражена, узнав, что он вызволил могущественного и, судя по всему, бессмертного Темпуса. Но ее вовсе не удивил тот факт, что она спасла Гансу жизнь.

— Это в крови у С'данзо, Ганс. Ты должен знать, что они никогда не говорят клиенту, если видят его смерть. Никогда. С'данзо не смеют вмешиваться в судьбу клиента и предначертанное богами иначе, чем советуя ему быть осторожнее.

Девушка сидела, обхватив одной рукой поджатые ноги, другой сжав его запястье, и не смотрела на юношу, прислонившегося к подоконнику. Ганс задвинул занавески, и в комнате воцарился полумрак, но никак не ночная темень.

— С другой стороны.., в отношении тех, кого мы любим, мы, С'данзо, не можем хорошо Видеть, потому что в дело оказываются вовлечены наши чувства — тебе это известно, дорогой? Но!

Иногда мы можем Видеть опасность, часто бессознательно, и Видеть, что именно должен сделать любимый человек, чтобы избежать ее или.., э.., справиться с ней.

Ганс заморгал. Она говорит, что любит меня.., любит уже год?

О! О Боже!.. Ильс, Ильс, бог моего от.., хм! — моей матери, Бог богов.., я хочу знать, правда это или нет! Или нет, спрашиваю я!

— Ну вот.., я высказалась. Теперь ты знаешь, Ганс. О, Ганс. Теперь ты знаешь… Я люблю тебя, люблю тебя, о, люблю тебя долгие годы — с того самого момента, как впервые увидела тебя совсем еще девочкой.

Ганс сглотнул. Он чувствовал себя словно таявший воск, перед глазами у него все плыло. Меня! Порожденного Тенью! Кто когда любил меня?! Это самое большое, чего я желал — думая, что, когда это произойдет, если это вообще произойдет, я узнаю, что это настоящее.., но я ведь не узнаю этого наверняка, мне придется проверять и проверять, чтобы не стало больно…

Ганс попытался незаметно смахнуть со щеки не по-мужски стыдно блеснувшую слезу.