Колдунья погладила руку Синка, ту, в которой были зажаты звезды, и он взглянул на нее так, как смотрит умирающий от голода на праздничный стол.

— И, — продолжила Роксана, — поскольку Зип заверяет меня, что за это я должна благодарить тебя и твоих людей, нам предстоит долгий разговор о будущем — я совершенно уверена, Синк из Третьего отряда коммандос, что оно будет у нас общим.

В знак признательности я могу даже отдать тебе жизнь Рэндала, как свидетельство того, что мы можем и будем работать вместе — этим подарком будет отмечено наше знакомство.

Синк словно очнулся ото сна:

— Хорошо. Очень хорошо, моя госпожа. Я твой, приказывай.

— Уверена в этом, — кивнула Роксана.

Зип видел, что Синк не представляет, насколько верными окажутся его слова. Пока не представляет.

— Ты не будешь возражать, — спросил Синк Роксану, когда они проходили между зачарованными, — если я по пути перережу этим бейсибкам глотки? Не то Бей расправится с невиновными.

Взгляд воина обратился к Зипу.

Тот сказал:

— Это прибавит веры в революцию.

Роксана остановилась, нахмурилась, затем просияла.

— Ты мой гость. Наделай филе из рыбоглазых, если твоей душе это угодно.

За ее спиной Беспалый пробормотал, что «эта хитрость пойдет на пользу делу».

На то, чтобы перебить ничего не подозревающих бейсибцев, много времени не потребовалось. Зип помогал Синку, а ведьма и Беспалый наблюдали со стороны.

Когда все было кончено, кровью бейсибцев они написали на стене «Распутного Единорога»: Народный Фронт Освобождения Санктуария.

К утру побоище, совершенное НФОС, будет у всех на устах.

Неплохо придумано — для начала совсем неплохо.

Затем Роксана повела их к лестнице и далее через дверь, которая не могла быть открыта никем другим, в колдовскую комнату ее дома на берегу реки Белая Лошадь, расположенного значительно дальше, чем те несколько шагов, что они сделали от таверны Беспалого в Лабиринте.

Жители Санктуария уже стали вновь выползать из своих домов, бледные и понурые от страха и отвращения. Сначала на улицу вернулись громилы и пьянчуги, затем торговцы и шлюхи, потом, когда стало ясно, что никакие бейсибские отряды не ждут, чтобы схватить их, осмелели остальные — город возвращался к состоянию, которое стало для него нормальным: неспешная деловая жизнь, прерываемая порой молниеносной стычкой на углу да примостившимся на крыше снайпером.

Хаким ходил по улицам, торгуя своими рассказами. Но доход был скудным из-за его новой ученицы Камы, чей бессовестно отшлифованный рассказ о храбрых революционерах, одержавших триумфальную победу над внушающими ужас Харка Бей в «Единороге», привлекал несметные толпы любителей острых ощущений, в то время как его собственные повествования о гигантских крабах и багровых пауках были не столь захватывающими или недостаточно свежими, чтобы соперничать с ним.

Хаким убеждал себя, что, по правде говоря, у него нет причин чувствовать себя задетым: на тайном сборище в подвале лавки Марка он получил вдвое больше своих нынешних потерь.

Да и Кама, по-своему благодарная, прилежно отдавала ему половину своего заработка.

Вот и сейчас, растирая большой палец ноги, сказитель сидел на рассохшемся бочонке и смотрел, как Кама ублажала слушателей, когда вдруг высокий смуглый юноша с недельной щетиной и черной повязкой на лбу протиснулся к ней сквозь толпу.

Это был Зип, и Хаким оказался не единственным, кто заметил его: Гейл, несдержанный на язык наемник, присоединившийся к пасынкам на севере, слонялся неподалеку, как всегда, когда Кама выходила на улицу.

Хаким увидел, как побледнела Кама, когда оборванный плосколицый илсиг попался ей на глаза.