Более всего ее интересовали его мысли. Ей казалось, что тюрьма тела освободила его разум. После случившегося с ним, тело его было чуть ли не полностью парализовано. Он мог лишь неподвижно лежать и размышлять. Понятно, что большую часть времени он посвящал рассмотрению собственного несчастья, собственных ошибок, навечно утраченного для него будущего. Но многие часы он рассматривал и проблемы, над которыми погруженные в свою работу люди никогда не задумываются. И на третий день их совместного путешествия Валентина пыталась извлечь из юноши как раз эти мысли.

– Большинство людей никогда не морочит ими себе голову, во всяком случае, не столь серьезно. Но ты – да, – сказала она ему.

– То, что я обдумываю это, вовсе не означает, что я что‑то знаю, – ответил ей на это Миро.

Валентина уже привыкла к его выговору, хотя медлительность иногда доводила ее до ярости. Она не могла оказать невнимательности, а это требовало постоянного волевого усилия.

– Природа вселенной, – отозвался Якт.

– Источники жизни, – прибавила Валентина. – Ты размышлял над сутью жизни. И я хочу знать, к чему же ты пришел.

– Как функционирует вселенная, и почему мы все в ней торчим, – рассмеялся Миро. – Так, дурацкие теории.

– Как‑то раз я на целых две недели один застрял в ледовом поле, без всякого обогрева, – признался Якт. – Так что не думаю, чтобы ты был в состоянии придумать что‑то такое, что я посчитаю дурацким.

Валентина усмехнулась. Якт не был ученым, а его жизненная философия в самых общих чертах ограничивалась тем, чтобы держать экипаж в повиновении и выловить как можно больше рыбы. Но он знал, что Валентина хочет потянуть парня за язык, потому и помогал, как мог, почувствовать тому свободно; помогал поверить, что все относятся к нему серьезно.

И было важно, чтобы это сделал именно Якт. Валентина заметила, впрочем, и сам Якт, как глядит на него Миро. Якт был уже стариком, но все еще обладал плечами, руками и спиной рыбака; каждое его движение говорило о его прекрасном владении собственным телом. Миро даже прокомментировал данный факт, несколько фальшиво, но в голосе его звучало искреннее удивление:

– Ты сложен будто двадцатилетний. – Так он сказал, а Валентина явно услыхала наполненный иронией подтекст, который должен был мучить парня: А у меня, молодого, тело артретичного девяностолетнего старика.

Якт очень много значил для Миро, он представлял то будущее, которое юноша навсегда утратил. Восхищение и отвращение; Миро было бы очень трудно говорить в присутствии Якта, если бы тот не позаботился о том, чтобы проявлять уважение к парню.

Ясное дело, что Пликт при этом разговоре сидела на своем месте молча, замкнувшись в себе, практически невидимая.

– Ну ладно, – сказал Миро. – Размышления о природе действительности и души.

– Теология или метафизика? – удостоверилась Валентина.

– В основном метафизика. И физика. Ни то, ни другое моей специальностью не является. И я нужен был тебе вовсе не для такой болтовни.

– Я и сама не всегда знаю, чего мне нужно.

– Ладно, – вздохнул Миро. Он несколько раз глубоко вдохнул воздух, как будто размышлял, с чего бы начать. – О филотических сплетениях вы знаете.

– То же, что и все, – призналась Валентина. – И мне известно, что за последние две с половиной тысячи лет подобные размышления ни к чему не привели, поскольку невозможно провести эксперименты.

Речь шла о старинном открытии, еще тех времен, когда теория пыталась догнать развитие техники. Юные студенты‑физики заучивали на память несколько мудрых утверждений: «Филоты являются основным строительным материалом всяческой материи и энергии.