Я решил отправиться в суд, где рассматривалось дело Удоговой.

После недолгой волокиты в канцелярии мне выдали уголовное дело и я смог убедиться в том, что Валера Барщевский действительно старательно выписал для досье все документы. Так что ничего нового для себя я не нашел. Кроме одного странного обстоятельства. Барщевский буквально перед своей болезнью опять заявил об изменении меры пресечения. Очень странно. Зачем тогда надо было его отзывать? Непонятно.

Однако о том, как именно надо строить защиту, в адвокатском досье не было ни слова. Это тоже было странно. Барщевский вел защиту около месяца. Он должен был хотя бы в общих чертах набросать план, отметить, какие аргументы есть у защиты, то есть у него, а теперь у меня. Может быть, эти записи остались у него?

Я набрал домашний номер телефона Барщевского.

«Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. Если вы хотите оставить сообщение, говорите после звукового сигнала. Спасибо», – ответил мне из трубки голос Барщевского.

Ах да, он же в больнице! Надо будет выяснить в какой.

Я некоторое время поразмышлял о своих последующих действиях. Конечно, дельце плевое. И практически ничего не обещающее. Скажите на милость, как можно защищать человека, который пробил милиционеру череп в пьяном виде? Нападение на блюстителя порядка – это вам не шуточки. Пожалуй, это одно из немногих правонарушений, за которое у нас карают скоро и эффективно. Как это ни печально, себя самое наша милиция бережет лучше всего...

Однако возвращаться в родную юрконсультацию у меня не было ни малейшего желания. И я зашел в канцелярию суда, получил разрешение на свидание с заключенной и поехал в Бутырку. Посмотреть своими глазами на эту хулиганку.

Через полтора часа я уже сидел в душном и мрачном кабинете следственного корпуса Бутырской тюрьмы и ожидал Зою Удогову.

Лязгнула и открылась дверь. Молодой контролер, убедившись, что я нахожусь в комнате, встал боком и сделал головой движение, которое могут делать только тюремщики, – вроде бы ничего такого, приглашение в комнату, а все таки чувствовалось в этом движении подбородком что то презрительно высокомерное. И чувствовал это прежде всего заключенный. Чувствовал и понимал, что здесь, в этих стенах, ни он, ни его несчастная жизнь не представляет ровно никакой ценности и полностью зависит от вот этого движения подбородка.

Как я уже говорил, фотография Удоговой в деле имелась. Но углядеть сходство между женщиной, которая вошла в комнату, и изображенной на фотографии было невозможно. С фотографии смотрела улыбчивая блондинка с большими темными глазами и пухлыми губами. В дверной же проем вошло невысокое существо с лицом землистого цвета, взлохмаченными стрижеными волосами, каким то безумным взглядом воспаленных глаз. Под правым глазом желтело пятно – явно последствия синяка. Одета она была в грязный, кое где порванный, застиранный до невозможности больничный халат. Словом, мои предположения оказались правильными – передо мной стоял типичный деклассированный элемент.

– Здравствуйте.

Она кивнула. Я жестом пригласил ее сесть. Она, прихрамывая, подошла к тюремному табурету и тяжело опустилась на него. Села и уставилась на меня пустым и безнадежным взглядом.

– Меня зовут Юрий Гордеев. Я ваш новый адвокат. Вместо Валерия Барщевского.

В глазах Удоговой появился вопрос.

– Какой Барщевский? – устало спросила она.

Вот те раз! Неужели Валера ни разу с ней не разговаривал?

– Вы не встречались с ним?

– Нет.

Я подумал и решил, что это даже к лучшему.

– Ну что ж. Ничего страшного. Я буду вас защищать.

Она кивнула:

– Сделайте милость.

Я пропустил это мимо ушей.

– Итак, Зоя Умалатовна...

– Я не Зоя, – еле слышно произнесла Удогова.