— Я не работаю на него,— сказал я.

Юный белокурый эсэсовец передвинулся в поле моего зрения справа. Никто не произнес ни слова. Мы смотрели на человека за столом, а он смотрел на часы, потом он кивнул головой, опустил руку, взглянул на эсэсовца.

— Займись им.

— Я не знаю никакого Наполи! — закричал я в отчаянии.

Эсэсовец подошел ближе и взял меня за правую руку, а второй парень — за левую, и они подняли меня, стащив со стула.

— Я вообще не знаю никого по имени Наполи! — орал я.— Честное слово, клянусь Богом!

Они подняли меня так высоко, что я касался пола только носками, и быстро поволокли к двери, а я вопил не переставая, не веря, что все это происходит на самом деле.

Мы были уже в дверях, и тут вдруг этот, за столом, оборвал все мои вопли одним словом, произнесенным подчеркнуто мягко:

— О'кей.

Эти двое тут же развернули меня, подтащили обратно к стулу и усадили на прежнее место. У меня болели плечи и руки, я охрип и, кажется, был на грани истерики, и я не сомневался, что волосы мои поседели. Но я был жив. Я сглотнул, заморгал и взглянул на человека за столом.

Он медленно кивнул.

— Ну хорошо. Я тебе верю,— сказал он.— Мы тебя проверяли, узнали, что вы кореши с Фалько, и решили, что надо кое-что уточнить. Так, значит, ты не работаешь на Наполи?

— Нет, сэр,— выпалил я.

— Хорошо,— повторил он.— Как Луиза перенесла все это, не знаешь?

Я почувствовал, как все мои внутренности проваливаются куда-то вниз. «Опять начинается»,— подумал я и через силу ответил:

— Извините, я не знаю, о ком вы.

Он взглянул на меня нахмурившись, как будто не понимал, зачем я лгу на этот раз.

— Брось,— сказал он.

Я совершенно искренне ответил:

— Извините, я вовсе не хочу неприятностей — ни с вами, ни вообще,— но я не знаю никакой Луизы.

Он откинулся назад, ухмыляясь, как будто я только что признался в чем-то непристойном.

— Значит, у тебя с ней было кое-что, а? Это самое, а?

— Извините, нет. Я вообще не помню, чтобы у меня когда-либо была девушка по имени Луиза. Может, еще в школе, не знаю.

Ухмылка постепенно исчезла, снова уступив место прежнему хмурому выражению. Он разглядывал меня довольно долго, а затем сказал:

— Что за чушь.

— Извините,— повторил я.

Голова моя все сильнее втягивалась в плечи. Это происходило как-то само собой, помимо моей воли. К тому моменту, когда я отсюда выйду,— если только это когда-нибудь случится,— она, видимо, втянется так глубоко, что плечи закроют уши, и я уже ничего не смогу больше слышать.

— Ты был знаком с Маккеем достаточно хорошо, чтобы заходить к нему домой, и ты не знаешь, как зовут его жену. Что за чушь?

— Томми Маккей? Так это его жена? — Неожиданно я разволновался еще сильнее, чем раньше: ведь ясно, что я должен был бы знать, как зовут жену Томми, и теперь все, что бы я ни сказал, будет выглядеть враньем.

Он опять медленно кивнул.

— Вот именно,— сказал он.— Это его жена. Что, не видел ее никогда?

— Да нет, видел,— признался я.— Иногда она открывала дверь, когда я приходил, иногда к телефону подходила, когда я звонил. Но мы никогда не разговаривали ни о чем. Вообще никогда.

— И Маккей никогда не говорил: «Это моя жена Луиза»?

Я покачал головой.

— Обычно я даже в квартиру не входил. Я передавал ему деньги, или он мне — вот и все. Иногда, когда я туда заходил, его жены не было дома.