Ее горло болезненно сжалось.

— Джимми очень долго лежал в коме, прежде чем умер. Ему пришлось даже вскрывать череп, чтобы сбросить давление на мозг. Гематома под костью, шансов особо не было. К тому времени мать уже все-все вызнала. Мы усыпили собаку. Не смогли терпеть ее больше поблизости. Отец где-то год ходил трезвее стеклышка. Вот такая история. — Кейси в изнеможении откинулась на спинку сиденья.

Я некоторое время наблюдал за ней, ничего не говоря, задаваясь вопросом, стала ли она теперь более понятной для меня и помогло ли это чему-нибудь.

— А сегодня вечером?

Она на мгновение замолчала, а потом рассмеялась. И из этого смеха можно было понять, откуда происходит по меньшей мере часть ее жестокосердия.

— Только что мой отец — который, я полагаю, выпил пару бокалов мартини — имел неосторожность положить руки мне на плечи и поцеловать в щеку. — Кейси посмотрела на меня. В ее глазах была та же равнодушная жестокость, которую я видел в тот день на пляже, когда она взирала на Стивена, упавшего со скалы. Нагая и жуткая.

— Он ко мне не прикасается. Никогда. И я его не трогаю. И каждый раз, когда он забывает про это правило, — я заставляю его расплачиваться. Каждый раз.

Однажды я знал девушку, которая, по слухам, спала со своим отцом. Одну из наших, местных. Она представляла собой измученное, оголодавшее маленькое существо с испуганными глазами, которое крепко прижимало свои книги к груди и бегало на тонких ножках из класса в класс, как будто что-то огромное и злое всегда преследовало его. Сейчас рядом со мной восседала полная ее противоположность, закаленная, может быть, в тех же водах — но несломленная, грубая и великолепная физическим здоровьем и силой. Эта девушка поменялась ролями, преследуя своего преследователя со свирепостью, которая, вероятно, поразила бы ту другую жертву — но которую она прекрасно бы поняла.

Однако и я был поражен. Я ведь видел этого человека, и мне он показался просто… тенью. Несущественным, незначительным. И я тут задался вопросом, не гонялась ли дикая кошка за своим собственным ободранным и жалким хвостом — в тех закромах души, где мы все слепы и немы по отношению к самим себе.

— Поехали, — сказала Кейси.

Я повернул ключ. С тех пор как мы встретились, сколько раз она ко мне так обращалась? Поехали. Погнали уже отсюда. Незнамо куда. Главное, что вперед — вдоль узоров борозд в черном щебне.

Поехали, приказывала пропащая никчемному. Как там в той сказке? Битый небитого везет, только у нас — наоборот. Кажется, я начал понимать, какая именно роль была отведена мне в ее жизни. И в какую роль вписывались Ким и Стивен. Не то чтобы прямо-таки опоры или даже привязанности — скорее отвлечения. Воды, в которые можно занырнуть на краткий миг. Всех других она просто исключила, так что нам еще повезло. Может, у всех людей так? Не знаю, не знаю.

Если подумать, каждый человек — одинок. Закрыт от мира на семь замков. Просто кто-то объявляет внешним силам и проявлениям войну, кто-то — нет. И я не имел права осуждать Кейси. Она видела лишь один путь возможным — и, уверен, на то у нее были веские причины. Не думаю, что всему виной одна лишь врожденная жестокость.

Но война — это всегда погибель, смерть неразборчивая и прилипчивая.

Сегодня Кейси отразила небольшое вторжение, но это ей дорого обошлось. Досталось ее отцу — но и ей самой, и даже мне. Она умирала в этой борьбе, и всегда будет умирать. Может, выживет — но целой и невредимой не выйдет. Есть правила жизни, которые, как ни старайся, — не объедешь по кривой. Лучшая сторона Кейси в этом случае была так же уязвима, как и худшая.