Чем быстрее я бегаю, тем лучше становятся мои оценки в школе.

Однажды на перемене моя одноклассница говорит, что легкая атлетика – это спорт для тех, у кого ничего нет. Никто не возражает, никто не бросается спорить, и я делаю вид, что не обращаю внимания. Но я знаю: ее слова не лишены смысла. Знаю, что выбрала спорт, для которого ничего не нужно, кроме ног и кроссовок, но даже с ними бывают сложности. У меня нет возможности менять обувь настолько часто, насколько быстро растут мои ноги.

Девочку зовут Жюли. Вместо рюкзака у нее большая сумка, в которую она запихивает свои тетради и пачки сигарет, купленные на карманные деньги. Еще у нее есть Tic-Tac, белые драже с запахом свежей мяты. Она брызгается духами с ароматом ванили, купленными в Yves Rocher, чтобы скрыть запах сигарет. Эта смесь табака и ванили, где бы я ни была, многие годы будет напоминать мне о ней, о Жюли. Она выпускает из прически две пряди по обеим сторонам лица, нарочно высовывает бретельки бюстгальтера из-под платья, ходит выщипывать брови, занимается джаз-модерном у Сабины, которая держит школу танцев в центре города, и встает в балетные позиции, когда болтает на школьном дворе. Она уверяет, что делает это не специально. Ее отец адвокат, он регулярно фигурирует в избирательных списках, и его имя знают все в городе. Даже Марсель, который никого не знает. Каждый раз, слыша об этом адвокате, он повторяет, что это гнилой человек, и я не понимаю, что это значит. Жюли популярна, у нее есть все, о чем только может мечтать подросток в те годы. А еще у нее есть то, что есть у всех, а у меня больше нет.

Я не завидую Жюли. По крайней мере, пока.

* * *

Наступило лето, через центр города пролегает маршрут «Тур де Франс». Марсель говорит о нем уже которую неделю, ни за что на свете он не пропустит это событие. Мы идем от дома пешком, потому что припарковаться будет невозможно. Я никогда не видела, чтобы человек такого возраста ходил такими темпами. А ведь у нас два часа, чтобы преодолеть девятьсот метров до стратегической позиции, которую выбрал Марсель. Жарко, но он непременно хотел надеть свою рубашку для торжественных случаев, ту, которая мне кажется немного смешной, о чем я ему, конечно, не говорю. Мне не хочется быть здесь, но я здесь, потому что еще меньше мне хочется представлять себе его совсем одного на обочине дороги.

Появляются спонсорские автомобили, и легкое напряжение пробегает по телу старика. Он идет по тротуару, ему семьдесят семь лет, но с тем же успехом можно дать ему и шесть. Из окон раскрашенных машин девушки в коротеньких платьях с застывшими улыбками на лицах бросают в толпу магнитики, панамки и пакетики с леденцами, в точности как фермеры сыпали корм скоту в одном репортаже, который я видела в школе.

И люди чуть ли не бросаются на землю, чтобы их подобрать. Марсель стоит прямо, держа руки в карманах своих полотняных брюк, и время от времени покачивается на цыпочках. Я смотрю, как толпа сходит с ума от этих никому не нужных безделушек, единственное достоинство которых в том, что они бесплатные, и думаю: «Мы не такие». У нас ничего нет, но мы умеем держаться с достоинством. Эта мысль меня успокаивает.

В эту самую минуту бело-голубой пластиковый кружок с нарисованной на нем красной головой коровы прокатывается в нескольких метрах от ног Марселя, и я вижу, как он буквально выпрыгивает из себя, бросается на него, чуть не спотыкается, отталкивает своего соперника, маленького мальчика лет шести.

Я тут же опускаю глаза. Думаю, что, если не смотреть слишком долго, этот момент, может быть, и не врежется мне в память.

Даже сегодня я его помню, будто это было вчера.