— И правильно, что нет. Они, я имею в виду штаб этого Независимого кандидата, и не могли позволить таким ценным агентам, как Кэмпбелл и Чакли, хоть как-то посвящать в свои дела посторонних.

— Однако тогда их должны были подстраховывать сами люди этого Независимого. План экстренных мер, побега…

— Но ни Чакли, ни Кэмпбелл не попытались им воспользоваться.

— Это меня и удивляет больше всего. Значит, напрашивается вывод, что никакого плана и не было?

— Напрашивается, мой дорогой, слишком напрашивается. Поэтому лучше сразу этот вывод и сделать.

— В таком случае, хм, возникает ощущение логического тупика.

В умных больших глазах Блюма Торнвил увидел веселые искорки.

— Тупиков в нашем деле не бывает, Стенли, ну просто не бывает! Тупики случаются у разведчиков, шпионов, вы это отлично знаете, но не у контрразведчиков! — с ударением произнес он. Мы их ловим, а не они нас. Ха, тупик просто указывает направление, в котором не надо дальше двигаться. Ну и отлично! Будем двигаться в другом.

— Решать задачу о немотивированном поведении агентов-самоубийц?

— Искать другие мотивы, полковник. Кстати, вы обратили внимание? В тех материалах, что дали из Белого дома о Независимом кандидате, указано: он начал заниматься политикой всего год назад, вернувшись из длительной научной командировки с Востока.

— Да, из Индии. Занимался там древней культурой йогов.

— Да-да, какой-то ерундой в этом роде.

Если у них с Николь действительно все так серьезно, ей нужно будет скоро уйти с работы. Нельзя быть секретарем ответственного чиновника, за которого готовишься выйти замуж. Надо сказать ей сегодня вечером.

— Скромный профессор провинциального университета, какой-то историк, — продолжал, расхаживая по кабинету, Блюм. — Откуда же за один год взялась такая масса симпатизирующих ему американцев? Вы что-нибудь понимаете, Стенли?

— Мне кажется, чуть-чуть понимаю. Хотя по первому впечатлению я тоже подумал о чистом политическом шарлатанстве, и только позже почувствовал, что кое-какая притягательность в его пропаганде все-таки есть.

— Ну-ну, объясните.

— Это не очень легко, я не случайно сказал, что почувствовал, а не употребил слово «понял». Возможно, это просто моя фантазия.

— Нет ничего практичней хорошей фантазии, мой дорогой.

— Хорошо, попробую. Независимый… он начинает всегда с одной и той же исходной точки.

— Ну-да, с разобщенности. С того, что мы сами делим себя по интересам, по цвету кожи, какому-нибудь ирландскому или итальянскому происхождению и прочим глупостям.

— Да, делимся на мужчин и женщин, краснокожих-аборигенов и остальных. Тех, кто давно приехал в Америку или недавно. Делимся, а потом подсматриваем друг за другом — не получили ли одни что-нибудь за счет других. Дальше следует его козырь: власти искусственно поддерживают это деление, только не подстрекательством к нему, а борьбой за права всех и вся. Страна уже борется сама с собой ради кучки жуликов, и они приведут ее к гибели.

— Ну, в том, что они в конце концов ее туда приведут, мало кто из умных людей сомневается. Но, причем здесь рядовые американцы? Им всегда именно такая пропаганда и нравилась. Борьба за что-нибудь. А там, где ничего нет, надо, как в спорте, выдумать. Мы же спортивная нация, Стенли, — Блюм довольно похлопал себя по толстоватым бокам.

— Потом, — не обращая внимания на его юмор продолжил Торнвил, — смерть придет в одиночку к каждому. Всех уничтожит, если люди разные. Но если они найдут свое главное одинаковое, человек не погибнет.