|
Влетаем. Все как положено: орн-койдеш, книги, мезуза в деревянном футляре. Раввин, молодой человек с русой бородкой, голубые глаза, рыжие пейсы, лоб высокий, в залысинах, сидит на своем кисэ-рабонес, углубившись в Гемару. При полном облачении: кипа, пояс, талескотн, цицэс, свитые двойной восьмеркой. Вслушиваюсь: что у него там в черепе? Чистые помыслы… И вдруг покачнулся – вперед-назад – да как забубнит: «…рохл тэуно вэгзизо…» – и давай истолковывать на свой идиш-тайч весь пассаж: «заросший ягненок, и он остриг его…»
– Рохл, – говорю, – это, конечно, ягненок, но Рохл может быть и женским именем. – Так что? – У ягненка – шерсть, а у юной девицы – волосы. – И что из этого? – Если она не айлэнис, то у нее, значит, симонэ-наарэс. – Что ты несешь! Не мешай, дай разобраться… – Погоди, – говорю, – Тойра твоя – не чай, не остынет. Йанкев действительно любил свою Рохэлэ, но, когда за него выдали Лею, он тоже не отравился. А когда Лея привела ему в наложницы Зилпэ, Рохл ей назло доставила ему Билхэ… – В обоснование дарения Тойры. – А как насчет царя Давида? – А это задолго до рабби Гершома с провозглашенным хэйрэмом через отлучение! – До отлучения, после отлучения! Мужику главное – отлучиться с бабенкой… – Шейгец! – как завопит вдруг раввин. – Негодяй!.. Отведи, Шаддай, от меня Сатану! – И, схватившись за пейсы, в гневе отшатывается. Потом, подняв пальцами обе мочки, затыкает ими уши: не слышу! Я продолжаю говорить, а он в самом деле не слышит. С головой погружается в «Махаршо». Всё! Хоть к стене обращайся. Бесенок мой замечает: – Черствый ломоть, а? Весь день завтра будет поститься, терзаться. Отдаст нищим последний грош. – В наши дни – и такая вера? – Тверд как скала. – Раввинша? – Сказано, сама благочинность. – Дети? – Малы. – Может, теща? – Давно в мире ином. – Распри? – Ни пол-врага. – Да откуда же он такой тахшэс-паинька взялся? – У евреев всего заваляется… – Нет, я должен его дожать! У меня – задание. Справлюсь – в Одессу переведут, мне обещали. – Это что еще? – Рай. Ганэйдн для нашего брата. Спи себе в сутки двадцать четыре часа. Чернь греховодничает, а сам хоть бы палец о палец ударил… – А чем все-таки день за днем заниматься? – А с ведьмами развлекаться! – Во-о-о… А тут – ни одной. Была одна старая сука – и та зенки смежила… – Ну и как же обходишься? – Известно… Старая история… Майсэ-Ойнэн… – Это не дело! Вот что, ты мне подможешь, а я – клянусь бородой Асмодея! – вытащу тебя отсюда. Будешь у меня мэшорэсом. – Это бы хорошо. Только надеяться не на что. Насчет этого рыжего не обольщайся… – Ну-ну, – говорю, – не с такими справлялись…
3 Проходит неделя – дело с места не тронулось. И так муторно мне. Неделя в Тишевице – считай в Люблине месяц. Бесенок мой – паренек ничего, но как проторчишь двести лет в захолустье, попробуй не стань провинциалом! Анекдотцы рассказывает времен Ханэха и сам же, дикарь, и хохочет. |
