Наконец на небе показался первый отблеск призрачного рассвета и стали более или менее различимы смазанные контуры берега на юге и востоке. Потом снова сделалось темно и какое‑то время ничего не было видно, пока не начал бледно разливаться с востока настоящий свет, и я снова увидел берег и пришел к выводу, что мы довольно близко от северной оконечности острова Хейлер и начинаем поворачивать на юго‑восток, а затем на юг, направляясь к маленькому порту. Никогда до сих пор я не представлял себе, что эти проклятые баржи движутся так медленно. При взгляде на берега Хейлера возникало впечатление, что баржа стоит на месте. Из всех моих желаний самым последним было подплыть к острову Хейлер в ясном дневном свете и дать неизбежным портовым зевакам богатую пищу для комментариев на тему, что одни из членов команды столь эксцентричен, что предпочитает ледяную крышу рубки ее теплому утру. Я подумал о тепле, но поспешно отогнал эту мысль.

Над далеким побережьем Зейдер‑Зее показалось солнце, но мне оно мало помогло. Было это одно из тех особенных солнц, которые не осушают одежд. А через мгновенье я не без удовлетворения заметил, что это также одно из раннеутренних голиц, которые, как говорится, только отмечаются на службе: его тут же заслонил покров темных туч, после, чего ледяной дождь снова бодро взялся за дело, парализуя тот остаток кровообращения, что у меня еще сохранился. Но меня все это радовало: благодаря тучам снова потемнело, а дождь вполне мог склонить портовых зевак остаться дома.

Мы приближались к концу путешествия. Дождь разошелся вовсю, он больно барабанил по моему открытому лицу и рукам и вспенивал море. Видимость ограничилась несколькими сотнями ярдов, была видна лишь полоска навигационных знаков, к которым свернула баржа, но порт скрывался за плотной завесой. Вложив пистолет в футляр, я сунул его в кобуру. Вероятно, надежней было бы поместить его в карман штормовки, как при первом купании, но я не собирался брать ее с собой. Во всяком случае – на берег: так ослаб от переживаний этой долгой ночи, что липнущая к телу тяжеленная куртка попросту не дала бы мне выбраться из воды. Вместо нее сейчас пригодился бы надувной спасательный жилет, но, как уже было сказано, моя осмотрительность не простиралась так далеко.

Стянув куртку, я свернул ее и зажал под мышкой. Ветер вдруг показался мне куда более леденящим, чем когда бы то ни было, но уже не было времени обращать на это внимание. Я добрался до края крыши, тихонько соскользнул по лесенке, прокрался, пригнувшись, под открытыми теперь окнами надстройки, мельком глянул на нос, что было излишней предосторожностью, потому что ни один нормальный человек не высунулся бы в такую погоду, на палубу без крайней необходимости, швырнул брезентовый сверток за борт, потом свесился с кормы на всю длину рук, еще раз проверил, нет ли поблизости кого из команды, и разжал пальцы. В море было теплей, чем на крыше рубки, и это немного приободрило меня. По намеченному плану мне следовало оставаться в воде, пока баржа не войдет в порт либо по крайней мере не скроется в завесе дождя, но сейчас было не до умозрительных выкладок. Главная и единственная в эту минуту забота заключалась в том, чтобы остаться в живых. И я поплыл за удаляющейся кормой баржи так быстро, как только мог. Этот спортивный подвиг длился не более десяти минут и был вполне под силу прилично подготовленному шестилетнему ребенку. Не стану утверждать, что совершил невероятное, но повторить это плавание я не взялся бы ни за что на свете.