Я лежал в санях, вспоминая и систематизируя происшествие последних нескольких дней. Всего неделю я провел в 1812 году, а впечатлений вполне могло хватить на целую жизнь. Событий было много и частных, и исторических, мне даже удалось посильно порадеть за любезное отечество.

    -  А скажи-ка, барин, - оставив в покое лошадь, опять повернулся ко мне возница, - зачем человек живет на земле?

    -  Что? - удивленно переспросил я. - Ты это серьезно спрашиваешь или просто так, для разговора?

    -  Я вот как думаю, - не слушая вопроса продолжил он, - никак нельзя на свете без смысла жить! Мы ведь не просто так хлеб едим и землю топчем, а тому должна быть особая причина. Ты, барин, сам посуди, родила, скажем, баба дитя, его поп окрестил, это ты думаешь, просто так?

    Честно говоря, я по этому поводу ровным счетом ничего не думал, мне последнее время как-то было не до того.

    Да и мужик с его скрипучими розвальнями и рваной веревочной сбруей мне совсем не нравился. Потому я ответил довольно грубо:

    -  Ты лучше за дорогой следи, тоже мне философ нашелся.

    Возница усмехнулся и ответил:

    -  Философ не философ, а жизненными вопросами интересуюсь!

    -  Ну и интересуйся, мне-то что до твоих интересов. Взял подряд отвезти, вот и вези, а не болтай попусту, - сердито сказал я и прикусил язык.

    Услышать от крепостного крестьянина о философии, было равносильно, даже не знаю чему…

    -  Ты откуда такие слова знаешь? - наконец справившись с удивлением, спросил я.

    -  Какие еще такие слова? - переспросил он. - Я, барин, поганых слов не говорю, я об жизни люблю размышлять!

    -  Это видно по твоим саням и лошади, - не удержался я от ехидного намека. - Ты откуда о философии знаешь?

    -  Об чем знаю? - не понял он.

    -  Ты сказал, что, ты не философ, - начал я повторять его слова, но в этот момент лошадка очередной раз поскользнулась и упала набок, причем так неудачно, что порвалась не только сбруя, но и сломалась оглобля.

    -  Ох ты горе-то какое! - закричал возница и, соскочив с облучка, бросился ее поднимать.

    Делал он это так неумело, как будто и, правда, был настоящим философом, всю жизнь просидевшим за письменным столом. Пришлось мне вылезти из саней и ему помочь. Общими усилиями мы с трудом подняли несчастное животное.

    -  Ах ты, раззява, раззява, на четырех ногах ходишь и падаешь! - укорил он конягу, после чего перешел к саням и внимательно рассмотрел поломку. Сломанная оглобля ему очень не понравилась. Он осуждающе покачал головой и пожаловался.

    -  Вот не повезло, так не повезло. Где ж теперь посреди ночи другую-то взять?

    -  Сделай новую, - начиная заводиться, сказал я. - Ты же в вашем селе самый лучший хозяин, и у тебя золотые руки!

    -  Нет, я к плотницкому делу никак не способный, вот если что другое…

    Наткнувшись на любимую тему разговора, он тут же забыл об оглобле, привалился к саням и начал объяснять:

    -  Вот ты, допустим, приди ко мне и спроси: Гордей Никитич, расскажи, как правильно печь поставить? Или того почище, испытай про наше царство, как, мол, людям в ём по правде и справедливости жить? Тогда я тебе все обскажу в самом лучшем виде…

    -  Хватит, попусту языком чесать! - закричал я, забывая не только о толерантности, но и об элементарных правах человека.